Глава XII ОСТРОВ КАЛИПСО
После девяти дней скитаний Одиссей был заброшен волнами на остров Калипсо. Этот новый эпизод прерывает линейное развитие сюжета, поскольку миф о Калипсо является, по сути, не чем иным, как вариантом мифа о Кирке, – «избыточным» в поэме с точки зрения современных эстетических критериев (впрочем, о принципах организации материала в «Одиссее» говорилось уже не раз), но весьма ценным с точки зрения «дополнительной информации».
Калипсо – классическая «хозяйка смерти», и этот мотив подчеркивается в мифе всеми возможными «символическими средствами»; самое имя богини означает «скрывающая», что не только наглядно выражает соответствующую идею, но и имеет определенные индоевропейские параллели: Хель, имя хозяйки загробного мира в скандинавской мифологии, имеет то же значение и произошло, по-видимому, от того же самого корня.
Не менее характерны и приметы жилища Калипсо: она обитает в пещере, окруженной густым лесом «кипарисов, ольхи и тополей», в котором в изобилии водятся «совы, ястребы и вороны»; луг перед пещерой усеян «фиалками и сельдереем». Все эти детали придают картине совершенно определенную тональность: не говоря уже об общеизвестном «траурном символизме» кипариса, можно отметить, что тополь также рассматривался греками как «символ мрака, горя и слез»; подобная формула, в принципе, применима и к ольхе, поскольку именно ей – если мы доверимся в этом вопросе авторитету Вергилия – был посвящен миф о «деревьях, оплакивающих заходящее солнце» (в позднейшем переосмыслении дошедший до нас как легенда о «сестрах Фаэтона»).
Отметим, что тема ольхи расширяет общеиндоевропейский контекст, который мы уже успели наметить в связи с образом Калипсо; среди «Датских народных песен», переведенных Гердером, представляет в этом смысле интерес баллада о «дочери Ольхового короля», которая «пляшет на зеленом лугу»: проезжающему мимо рыцарю она предлагает присоединиться к пляске, и когда тот {в не слишком учтивой форме) отказывается, насылает на него смертельную болезнь. Данный сюжет, конечно, вполне позволительно понимать как своеобразную версию мифа об Орионе, и в образе дочери Ольхового короля довольно ясно различаются черты связанной с ольхой архаической богини смерти; впрочем, в данном случае (как и во всех подобных) мы можем говорить о «смерти» только в сугубо относительном смысле; упоминание «шелковой рубашки, отбеленной в лунном свете», которую дочь Ольхового короля предлагает рыцарю в обмен на танец, является законным и логически состоятельным развитием уже хорошо знакомого нам мотива «новых одежд».
В связи с тем, что мы говорили выше по поводу специфики новоевропейской литературы, отметим, что судьба переведенной Гердером баллады оказалась не лишена определенного «драматизма», – павшая на нее «гигантская тень» Иоганна Вольфганга Гёте отвлекла читательское внимание в сторону иной, возможно, более яркой, но и не лишенной притом некоторой двусмысленности интерпретации. Вдохновленный переводом Гердера, великий поэт решился «прочитать» классический миф в «смелой и современной» манере: вместо «дочери Ольхового короля» перед нами предстает уже «сам отец», вместо «рыцаря» – всадник, «куда-то везущий младенца»; традиционное взаимодействие женского и мужского персонажей подменяется, таким образом, «чисто мужским общением», причем поведение Ольхового короля, заманивающего к себе «младенца», вызывает довольно тесные ассоциации с мифом о похищении Ганимеда. Ощущение некоторой «неправильности» происходящего еще более усиливается тем соображением, что Ольховый король – это, собственно говоря, бог смерти, которому, в отличие от соответствующей богини, «от себя предложить решительно нечего»; соблазняя «младенца», он ссылается то на своих «дочерей», то на свою «мать», у которой «много золотых одежд», – однако ни дочерей, ни матери мы непосредственно не видим, и их «настораживающее отсутствие» придает всему стихотворению Гёте, надо признаться, довольно зловещий оттенок.
Однако вернемся к описанию жилища Калипсо. Лес вокруг ее пещеры населен, как мы помним, совами, ястребами и воронами. Связь этих птиц с богиней смерти представляется вполне естественной и (в двух первых случаях) уже отмечалась нами; что же касается ворон, то в качестве общеиндоевропейской параллели можно упомянуть ирландскую Королеву Мертвых (подобный перевод имени «Мorrigan» представляется нам вполне допустимым), в число прозвищ которой входило «Ворона битвы".
Отметим также, что в данном контексте «ворона» могла пониматься, по-видимому, и как метафора «души»: при описании гибели корабля Одиссея о его погибших спутниках было сказано, что они носились по волнам, как вороны. Этой несообразной (поскольку вороны, как правило, по волнам не носятся) метафоре можно, однако, найти правдоподобное объяснение, – если предположить, что вороны в лесу у Калипсо (особо оговорено, что это именно морские вороны, которых «заботят морские дела» ) суть не кто иные, как души спутников Одиссея, пребывание которых на «острове смерти» представляется – ввиду предыдущих событий – вполне естественным.
Следует указать, что миф о «морских воронах» как о птицах, так или иначе связанных с царством смерти, существовал, по всей видимости, и в кельтской мифологии: персонаж по имени Морвран («Морской Ворон»), был сыном уже упоминавшейся нами Кэрридвен; если провести аналогию (на наш взгляд, вполне законную) между ним и Вороном – Сыном Моря (Вran vab Llur), хозяином валлийского загробного мира, символом которого была ольха, то станет возможным довольно тесное и перспективное в историко-мифологическом плане сближение образов Кэрридвен и Калипсо.
Линию рассматриваемого нами «траурного символизма» завершает описание луга перед пещерой Калипсо, «поросшего фиалками и сельдереем». «Меланхолический» облик первых и «меланхолические» ассоциации, связанные со вторым (сельдереем эллины украшали надгробные памятники, в связи с чем возникла даже поговорка «нуждается в сельдерее» – в смысле «дышит на ладан»), усиливают сумрачный колорит окружающего ландшафта. Однако «сумрачность» – состояние по определению двойственное; на острове Калипсо царят как бы «вечные сумерки», переходу которых в «окончательный мрак» препятствует внятное и подчеркнутое присутствие знаков жизни: виноградной лозы, обвивающей вход в пещеру Калипсо (символический комплекс, несомненно параллельный «растущей над водоворотом смоковнице»), и вытекающих из этой пещеры четырех ручьев «с прозрачной водою», – в последнем случае не кажутся произвольными ассоциации с четырьмя прислужницами Кирке, дочерьми «рощ, ручьев и священных потоков, стремящихся к морю», отмывавшими Одиссея от пыли и «снедающей душу усталости.
Сама Калипсо, как мы уже отмечали выше, является, по сути, не кем иным, как мифологическим двойником Кирке; в описании ее образа присутствуют все уже хорошо знакомые нам мотивы: она «прекрасно поет», она «ткачиха», ткущая для героя «новые одежды», она предлагает герою «омовение» и удостаивает его «своей любви» (символизм «пещеры» призван, очевидно, подчеркивать идею regressus ad uterum), наконец, она наставляет героя. Отметим также, что уже намечавшееся нами сближение Кирке и Афродиты – Астарты получит дополнительные основания, если мы расширим контекст за счет привлечения образа Калипсо; по поводу этой богини «Одиссея» особо отмечает, что эта подробность, будучи рассмотрена в плане «сакральной географии», недвусмысленно указывает на горы Ливана, являвшиеся одним из классических мест почитания Астарты.
Если перейти теперь к рассмотрению собственно сюжета мифа о Калипсо, нам придется констатировать наличие по меньшей мере двух его версий: «первоначальной» и «дошедшей до нас»; поскольку «первоначальная» версия является в некотором роде и более «правильной», рассмотрение мы начнем именно с нее.
В основных чертах эта версия, естественно, совпадает с реконструированным нами первоначальным вариантом мифа о Кирке и сводится к следующему: после того как Одиссей пробыл некоторое время на острове Калипсо, та отправила его «назад, в мир живых» – научила, как построить плот, «снабдила провиантом» в дорогу и объяснила, что плыть надо
так, чтоб Медведица Неба, морским непричастная волнам, слева была, –
или, говоря иными словами, на восток, из чего можно сделать вывод, что остров Калипсо находится на западе, – это единственный пункт, где данная богиня «противостоит» Кирке, остров которой, как должен помнить читатель, находится на востоке. Впрочем, речь в данном случае идет не столько о «противостоянии», сколько о взаимном дополнении: можно упомянуть, например, что в Египте «Хозяйкой Прекрасного Запада» называлась богиня Н.t-hr, тогда как Исида рассматривалась скорее как «Хозяйка Востока»; по сути, обе богини находились как бы «на разных полюсах», однако последнее обстоятельство ни в коей мере не являлось препятствием для их ритуального отождествления.
Добавим, что в первоначальной версии Одиссей изображался, несомненно, благоразумным и исполнительным «реципиентом» наставлений Калипсо; его возвращение домой, на Итаку (заметим, впрочем, что в исходном варианте речь вовсе не обязательно должна была идти именно об Итаке), произошло, соответственно, без каких-либо «занимательных шероховатостей», не столь уж и уместных в пространстве культового мифа. Вопрос о мотивации действий Калипсо в первоначальной версии, разумеется, не ставился и ставиться не мог; поступки богини «просто выражают ее природу», и для их объяснения не следует искать каких-либо внешних причин.
Теперь, если мы обратимся к «существующей версии», мы обнаружим в ней ряд довольно существенных несовпадений с реконструированным нами «оригиналом». В частности, мы можем прочитать, что Калипсо «чуть ли не силой» удерживает у себя Одиссея, а тот «плачет» и «просится домой к жене», – однако сентиментальность, заметим, почти всегда является верным признаком вырождения. Миф в его первоначальной форме был, несомненно, лишен этих мелодраматических эффектов – и не в последнюю очередь потому, что Калипсо и Пенелопа (напомним, что именно так зовут жену Одиссея) относятся к одной и той же категории мифологических персонажей, в пределах которой невозможно какое бы то ни было «соперничество»; в определенном смысле можно сказать даже, что Пенелопа и есть Калипсо.
В пользу этого утверждения (звучащего, разумеется, достаточно смело) может быть привлечена следующая аргументация: как и Калипсо, Пенелопа – превосходная ткачиха»; этого одного, разумеется, недостаточно для их отождествления, однако Пенелопа – ткачиха отнюдь «не простая». Как известно, во время отсутствия Одиссея ей весьма сильно докучали «всевозможные непрошеные женихи»; чтобы избавиться от их домогательств, она придумала следующий весьма специфический план: сообщив женихам, что выйдет замуж не раньше, чем соткет погребальные одежды для свекра, усердно принялась за работу, но при этом «каждую ночь, при свете факелов, распускала все сотканное за день». Выдумка оказалась на редкость удачной, поскольку с ее помощью Пенелопе удалось морочить женихов ни больше ни меньше как «целых три года».
Впрочем, видимое остроумие этой затеи вступает в противоречие с ее совершенно очевидной ненужностью: ведь Пенелопа ткала у себя в покоях, куда претенденты не имели права входить до приобретения ими «законного статуса», и следовательно, ни «ткать», ни «распускать сотканное» было вовсе не обязательно, поскольку ситуация позволяла ограничиться чисто вербальным обманом. Впрочем, даже если мы предположим, что женихи «настолько обнаглели», что начали уже прямо врываться в покои, затею Пенелопы все равно нельзя было бы признать эффективной – ведь реакция женихов в этом последнем случае была бы легко представима: «Вот, вчера начала ткать, а сегодня приходим – ничего нету», – и так в течение целых трех лет. Соперники Одиссея не являются, конечно, хрестоматийным примером проницательности и интеллекта, однако три года подобного обмана – это, пожалуй, все-таки чересчур много. И даже если мы предположим, что Пенелопа хотела обмануть не столько женихов, сколько служанок, из коих некоторые успели, как известно, с женихами «слюбиться», целесообразность ее затеи все равно будет казаться весьма спорной: ведь кому-кому, а служанкам должны быть знакомы «тонкости ремесла определенного рода». Иными словами, версия с «обманом женихов» не выдерживает никакой критики; перед нами – очевидная позднейшая интерпретация, к которой прибегли то ли «по неразумию», то ли в силу каких-либо иных, нам неизвестных, причин.
Впрочем, следует заметить, что основные элементы исходной версии сохранены и могут рассматриваться как самостоятельная мифологема, описывающая некую «ткачиху», «ткущую» днем, а ночью при свете факелов «распускающую сотканное»; едва ли стоит особо доказывать, что подобный сюжет по определению исключает возможность какого-либо «бытового», «натуралистического» истолкования. «Ткачиха», о которой идет речь, – богиня, ткущая «одежды жизни» (и в этом смысле аналогичная Калипсо и Кирке); она ткет эти одежды днем, поскольку «день» является достаточно распространенным символом жизни, и распускает их ночью, поскольку «ночь» является не менее распространенным символом смерти; распустив ткань, богиня принимается ткать сначала.
Отметим, что данный миф не следует сводить к простой аллегории: символизм нити, ткани, пряжи и т. д. соотносится, по всей видимости, с некой специфической реальностью, представление о которой наиболее внятно, насколько нам известно, сформулировано в тропической Африке (Дагомее), где для ее обозначения существует специальный термин «дан». Согласно М. Херсковицу, «дан» – это жизненное начало, воплощающееся во всем гибком, извилистом, влажном, свертывающемся и развертывающемся. «Дан» играет принципиальную роль в воплощении каждой души: это как бы некий «путь», следуя которому имеющая родиться душа приближается к будущей матери; но это также и некая «основа», от которой начинается образование физического тела индивидуума. В Дагомее наиболее распространенным символом «дана» является змея. Если предположить, что подобная концепция существовала и в Средиземноморском регионе (гипотеза, которую едва ли следует относить к числу особо смелых), то можно приблизиться к пониманию (точнее, выйти из состояния «абсолютного непонимания») ряда устойчивых символов, относящихся к кругу «мифологии богини», – не только «змеи» как таковой, но также «спирали» и «нити» («лабиринта», «нити Ариадны» и т. д.); в этом свете становится также и более понятным символизм ткани, выражающий идею образования сложной физической структуры на основе некоего первичного простого элемента («дана»). Если «транспонировать» в этот же контекст миф о Харибде, то уже упоминавшиеся «киль с мачтой» в рамках «текстильного символизма» могут быть истолкованы как «основа и уток»; впрочем, здесь мы вплотную подступаем к вопросам, сложность которых находится в резкой диспропорции с имеющимся на данный момент в нашем распоряжении количеством информации.
Читатель, надо полагать, обратил внимание на следующую, несомненно значимую деталь мифа о Пенелопе: сотканные ею одежды она распускает при свете факелов. В «мифологии богини» образ факела играет довольно заметную роль: не говоря уже о канонических описаниях Эринний и Гекаты, можно особо отметить, что именно «с факелами в руках», согласно «Гимну к Деметре», разыскивала богиня свою пропавшую дочь. Это уточнение указывает на некую особую роль факела, дополняющую его традиционное значение атрибута, законно приличествующего богине как «хозяйке огня»; впрочем, об этой особой роли мы будем говорить ниже.
Итак, независимо от того, принимать или нет сближение Пенелопы с Калипсо, одно, как мы надеемся, представляется бесспорным – Пенелопа не относится к числу тех жен, у которых можно «отбить мужа». Сентиментальная фантазия о том, что «Калипсо не пускала Одиссея домой, к законному очагу», является очевидным изобретением компилятора, пытавшегося объединить таким образом два независимых сюжета: «посещения Хозяйки Запада», с одной стороны, и «возвращения пропавшего мужа и расправы с докучливыми женихами» – с другой. Не обошлось, разумеется, и без характерного для патриархальных отношений ханжества, требовавшего объяснить, почему «верный» Одиссей позволил себе «вступить в отношения с другой женщиной», – выход в этом случае был найден с помощью ясной, хотя и несколько наивно звучащей формулы «был принужден к тому силой».
Среди других нововведений, «творчески преломивших» первоначальную версию мифа, можно отметить несколько неожиданное появление Зевса в качестве чуть ли не главного действующего лица: так бы и «проливал Одиссей слезы на далеком острове», если бы не «выручил» Зевс, которому, как известно, «органически чужда всякая несправедливость». Он, может быть, и с самого начала не позволил бы «разрушать семью», но с самого начала он не обладал «всей необходимой информацией»; «узнав же наконец правду», Зевс немедленно отдал Гермесу соответствующие распоряжения и через посредничество последнего дал понять Калипсо, что «самоволие на местах» более терпеться не будет, – та, «естественно, заметалась, но приказ есть приказ» и т. д. Перед нами, если можно так выразиться, «официальная версия» – жанр, имеющий к реальности в лучшем случае только косвенное отношение: эффективность «командно-административного окрика» оспаривается ныне даже в сфере экономики, – по отношению же к «хозяйке жизни и смерти» его более чем очевидная неуместность доходит до степени уже откровенно фантастической гиперболы.
Впрочем, в любой «официальной версии» всегда имеются определенные «штрихи», намекающие на реальное положение вещей; в данном случае в качестве такого «штриха» выступает своеобразный способ, каким Зевс был подвигнут к действиям. Как известно, покровительницей Одиссея является Афина, которая и в этом отношении, и в ряде других (таком, например, как связь с совами) довольно прозрачно напоминает Калипсо; последнее соображение способно представить, быть может, даже и в несколько неожиданном свете события, произошедшие на Олимпе непосредственно перед «освобождением» Одиссея. Чтобы вернее познакомить читателя с их сутью, мы попытаемся изложить их в драматической форме, в виде нижеследующей сцены.
Зевс величаво восседает, не произнося ни слова. Прямо об этом в тексте не говорится, но какие-то неуловимые намеки дают нам понять, что это – его перманентное состояние.
Входит Афина.
А ф и н а. Да, справедливость теперь ровным счетом ничего не стоит. Вот Одиссей, например, справедлив так, что разве только тебе, отец, уступит, – а посмотрите, каково ему приходится: на далеком острове, без корабля, без товарищей. И это – в то самое время, когда его горячо любимому сыну головорезы угрожают расправой. Вот, значит, как высоко вы, боги, цените справедливость!
3 е в с. Дочь моя, ну что ты такое говоришь! Ведь ты же сама придумала замечательный план, как вызволить Одиссея из всех опасностей и вернуть домой. Что же до его сына Телемаха, то и тут, я думаю, ты вполне можешь справиться сама. Ну, пусть даже ему и готовят засаду – разве не в твоих силах устроить, чтобы он в нее не попал? Ведь так, а? (Обращаясь к Гермесу.) А ты, любезный Гермес, отправляйся к Калипсо и сообщи ей, что всё, что тут придумала Афина, совершенно точно совпадает и с нашей волей, которую, как ей должно быть известно, всегда следует неукоснительно выполнять.
Гермесу остается только ответить что-нибудь вроде «Слушаюсь, ваше превосходительство!» для того, чтобы развить этот «официальный гротеск» в сторону наиболее выразительной абсурдности; заметим, однако, что, несмотря на откровенность идеологической установки, приведенная сцена описывает положение вещей, характерное для только формально патриархального общества.
Чтобы нагляднее разъяснить этот тезис, можно привести еще одну сцену – на сей раз уже из современной японской жизни, где «патриархальные ценности» нередко тоже остаются на уровне простой декларации. «Однажды, – сообщают чешские журналисты, – мы были свидетелями торга в крестьянской семье... Все переговоры, естественно, велись с главой семьи. Мужчина сидел на татами у большого хибати и с серьезным видом дымил сигаретой в длинном мундштуке. За ним на корточках сидела его супруга – ничего не значащая тень великого мужа. Но она с большим вниманием следила за тем, что говорит глава семьи, и, когда ей что-то не нравилось, она начинала очень вежливо шептать ему на ухо. Мужчина кашлял, некоторое время курил и затем высказывал новую мысль, словно она только что пришла ему в голову. Тень за его спиной удовлетворенно кивала головой и продолжала почтительно слушать».
Таким образом, роль Зевса в отплытии Одиссея с острова Калипсо остается достаточно туманной, и сам Одиссей в своем позднейшем рассказе об этих событиях предпочитает не делать никаких поспешных выводов:
Плот научивши построить, обильно в дорогу снабдила хлебом и сладким вином и в одежды меня облачила неподвластные смерти, и ветер попутный послала, теплый, приятный душе; а Зевса ль то было веленье, решила сама – о том я, по чести, не знаю.
Впрочем, Одиссей – известный «дипломат» и никогда ничего не говорит прямо. Вместо него это сделаем мы: решила сама.
Прежде чем отправиться с Одиссеем в дальнейшее плавание, следует попытаться ответить на вопрос: почему Калипсо предложила Одиссею построить именно плот, а не, допустим, лодку, которая, помимо прочего, была бы и намного «надежнее»? Этот вопрос, заметим, смущал уже самого автора данного фрагмента: как отмечают комментаторы, при описании постройки плота используются обороты, применимые только в области кораблестроения, из чего можно сделать вывод, что автор уже довольно смутно понимал, почему должен быть «именно плот», и невольно «сбивался» в более привычное для себя русло. Таким образом, первоначальный смысл мифа был утерян, как мы видим, достаточно давно; однако обращение к «сравнительному методу» позволяет нам хотя бы до некоторой степени надеяться на его восстановление.
Как известно, среди народов Центральной Америки была широко распространена легенда о некоем Кецалькоатле, сыгравшая, помимо прочего, роковую роль в судьбе ацтекской империи. Согласно этой легенде, Кецалькоатль, культурный герой, изобретший всевозможные науки и ремесла, отплыл однажды «куда-то на восток», обещав при этом через некоторое время вернуться; поэтому, когда именно с востока в земли индейцев прибыл небезызвестный Эрнандо Кортес, ацтекские жрецы рассудили, что он и есть не кто иной, как вернувшийся Кецалькоатль, – вывод, который, как показали дальнейшие события, оказался глубоко ошибочным. Печальные последствия этой ошибки могут служить весьма удачной иллюстрацией принципиально важного, на наш взгляд, положения о том, что с законами мифологии необходимо считаться; «кровавый туман» ацтекского религиозного мировоззрения, видимо, окончательно лишил его носителей возможности оценивать реальность хоть сколько-нибудь объективно – иначе они непременно бы обратили внимание на некоторые весьма существенные детали мифа о Кецалькоатле.
Во-первых, согласно мифу, Кецалькоатль отправился по морю на восток на плоту из змей, – следовательно, уже из этого можно было бы сделать вывод, что речь не идет об обычной морской экспедиции, аналогичной той, которую предпринял Эрнандо Кортес. Во-вторых, отплытие Кецалькоатля имело довольно своеобразную мотивацию: данный герой, соблюдавший всю жизнь строгое целомудрие, «случайно» (точнее, под воздействием хмельного напитка) это целомудрие нарушил, причем сделал это самым радикальным образом – вступив в недозволенную связь с собственной сестрою. Этот «проступок», согласно логике мифа, явился первым звеном в цепи необратимых последствий в виде «плота из змей», «отплытия на восток» и т. д.; данный сюжет имеет, несомненно, архаическое происхождение, однако возведение «утраты целомудрия» в ранг едва ли не глобальной катастрофы является, несомненно, новой чертой. Кецалькоатль – типичный герой патриархальной мифологии, с «резко выраженной индивидуальностью», или, говоря иными словами, с резко выраженным нежеланием «быть как все» и «идти путем всех смертных»; между тем в его сестре угадываются черты древней индейской богини, типологически довольно близкой Калипсо: во всяком случае, мы различаем в ацтекском мифе уже знакомые нам мотивы «брака с богиней» и последующего за ним отплытия героя на плоту на восток. То обстоятельство, что плот сделан именно из змей, получит довольно простое объяснение, если мы вспомним, что змея является символом «дана» и, следовательно (точно также, как и «восток»), может выражать идею «нового рождения». Таким образом, обещание Кецалькоатля вернуться приобретает вполне осмысленный и понятный характер; если бы ацтекские жрецы не ограничились буквальным истолкованием пророчества о грядущем возвращении своего «духовного вождя», а рассмотрели бы его в надлежащем свете, – с точки зрения, аналогичной, например, позициям тибетского буддизма, – катастрофа, постигшая ацтекскую империю, возможно, не была бы столь сокрушительной.
Из книги Коллапс автора Даймонд ДжаредГлава 11. Один остров, два народа и две истории: Доминиканская Республика и Гаити История. - Различия и их причины. - Влияние окружающей среды в Доминиканской Республике. - Балагер. - Окружающая среда в Доминиканской Республике сегодня. - Будущее. Для любого, кто
Из книги Многослов-3, или Прочистите ваши уши: первая философская книга для подростков автора Максимов Андрей Маркович Из книги Кельты анфас и в профиль автора автора Кононенко Алексей Анатольевич Из книги Мифология богини автора Антипенко Антон ЛеонидовичБоробудур остров Ява Боробудур расположен на острове Ява в Индонезии в провинции Центральная Ява, 40 км к северо-западу от города Джокьякарта. Это буддийская ступа и связанный с ней храмовый комплекс традиции буддизма махаяны.Боробудур строился между 750 и 850 годами
Из книги автора Из книги автораГлава IV ОСТРОВ ЭОЛА. ЛЕСТРИГОНЫ Покинув страну киклопов, Одиссей прибывает на остров Эола. Впрочем, слово «прибывает» здесь не совсем уместно, поскольку остров этот «плавучий», а в определенном смысле даже и вовсе не существующий, – последнее утверждение звучит
Из книги автора Из книги автораГлава X ОСТРОВ СИРЕН. РАЗВИТИЕ ТЕМЫ В НОВОЕВРОПЕЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В начале двенадцатой песни Кирке рассказывает Одиссею об опасностях предстоящего ему плавания и дает советы, как этих опасностей избежать. Поскольку все предсказания Кирке сбылись в точности, мы считаем
Из книги автораГлава XIV ОСТРОВ ФЕАКОВ Мы оставили Одиссея уснувшим «в сухой листве, под двумя оливами»; проснулся он «от яркого солнечного света и крика девушек, играющих в мяч», – это царевна Навсикая со служанками: только что постирали белье и теперь предаются забавам. Стирка, надо
Прекрасный и вместе с тем загадочный образ Калипсо всегда будоражил воображение людей. Художники писали её портреты. Поэты посвящали ей оды. Она нередко становилась главной героиней художественных произведений. В честь неё был назван и легендарный корабль Кусто, и блуждающий в бесконечности астероид. Так кто же она на самом деле? Калипсо - это…
Мифология
Перефразируя известную фразу, что все дороги ведут в Рим, можно сказать, что все ответы на важные вопросы хранятся в мифах Древней Греции.
Итак, согласно древнегреческой мифологии, Калипсо - это несравненная нимфа. По одной из версий, она дочь могучего титана Атланта и его возлюбленной океаниды Плейоны, по другой - дочь солнечного божества Гелиоса и океаниды Персеиды. В буквальном переводе с древнегреческого её удивительное имя означает «та, что скрывает». И она действительно долго и ревностно скрывала. Кого? Калипсо - это таинственный персонаж! Давайте разберемся вместе.
Безлюдный остров
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отправиться в далёкое путешествие к прекрасному, но затерянному средь бескрайнего океана месту - Огигии. Это остров Калипсо, остров-призрак, так называемый пуп земли, который лежит везде и нигде одновременно.
Растут там прекрасные, густые лиственные и хвойные леса: стройные кипарисы, кедры, «дерево жизни» - туя, а также тополя и ольха. Сама живет в гроте, увитом виноградными лозами, при входе в который берут начало четыре источника, символизирующие собой стороны света.
Самое красочное описание острова можно найти в поэме Гомере «Одиссея». Но, как предполагают ученые, это вовсе не мифическое место. Оно существовало и существует где-то по сегодняшний день. Только одни видят в нем остров Гоцо в Средиземном море, другие - Сазани в Адриатическом. Например, Плутарх предполагал, что современная Ирландия является прототипом родины Калипсо.
Одиссей - это странник поневоле
Имя Калипсо неразрывно связано с еще одним персонажем - Одиссеем. В мифах и поэме Гомера Одиссей - это царь Итаки, который в наказание за свою самоуверенность был обречен богами странствовать в течение двадцати лет. Он был смелым, хитроумным, ловким, изобретательным и дерзким. Эти качества ему помогали и в жизни, и в управлении страной, и в многочисленных боях за Трою. Но, как часто бывает, они же и мешали ему и послужили причиной его долгих скитаний, во время которых он первым среди людей ступил на землю удивительного острова и повстречался с богиней Калипсо…
Встреча
Однажды на пути большого корабля Одиссея возникла сильная буря. Послал её ни кто иной как рассерженный Зевс - бог неба, грома и молний. Он был возмущен святотатством команды царя Итаки, которая, обезумев от голода, решилась на страшное - принести в жертву несколько коров из стада Гелиоса на острове. Они думали впоследствии загладить свою вину, построив на Итаке храм в честь Гелиоса, бога солнца. Но подобное ослушание богами не прощается.
После жестокого шторма только один человек смог выжить: он зацепился за обломок корабля. Девять дней его мотало по бескрайней морской пустыне, а на десятый прибило к таинственному острову. Звали выжившего Одиссеем, а его спасительницу - нимфа Калипсо.
Дочь богов, приняв человеческий облик, радушно встретила скитальца. А когда познакомилась с ним поближе, полюбила его всей душой, предложила остаться у неё навсегда и стать её мужем. Каждый день она соблазняла юношу своей красотой, окружила его неимоверной роскошью, пела песни своим «звонко-приятным» голосом, предлагала самое бесценное не только для человека, но и для бога - бессмертие и вечную юность. Но сердце Одиссея оставалось глухим к её увещеваниям, чувствам, красоте и удивительной природе вокруг. Он не воспринимал себя царем и возлюбленным пленительной нимфы. Он ощущал себя узником. Дух его терзался и плакал, и он подолгу сидел на морском берегу, тоскуя по родине и любимой жене Пенелопе.
Освобождение
Прошло семь лет. Первым пропажу героя Троянской войны заметила Афина. Она решила ему помочь и отправилась к Зевсу. Последний внимательно выслушал её просьбу об освобождении Одиссея и согласился помочь. Стать посланником приказа Зевса вызвался Гермес. Он отправился на остров и передал нимфе желание верховного бога. Калипсо согласилась отпустить возлюбленного. Как ей ни было тяжело с ним расстаться, но еще невыносимее было видеть мучения и тоску пленника.
Она помогла ему построить плот и снарядила всем необходимым: одеждой, пресной водой, хлебом и вином. А вдогонку послала попутный ветер.
Так заканчивается последнее приключение царя Итаки перед долгожданным прибытием на родину. А вы теперь не затруднитесь сказать, что Калипсо - это нимфа, безответно любившая Одиссея.
Древнегреческая мифология, ставшая родоначальницей философии эллинов, породила множество богов и мифических существ. Одни из них пользовались любовью, другим поклонялись из страха, а были и те, о которых знали только посвященные. Во многом благодаря поэмам Гомера сведения о многообразии древнегреческих легенд и мифов дошли до наших дней в практически неизмененном состоянии. Совсем не в лучшем свете предстает в историях Гомера богиня Калипсо, хотя в действительности ее роль в греческой мифологии была более значимой и важной, чем показал древний поэт.
Величественная Калипсо: кто она?
Греки умели создавать в своих мифах особый мир, в котором все было очень тесно взаимосвязано. Они наделяли своих богов необыкновенными способностями, но одновременно с этим допускали тот факт, что высшие существа могут проявлять чисто человеческие слабости. Поэтому у главных богов Греции такое количество детей от смертных женщин и богинь.
Родительство Калипсо приписывают нескольким богам. По одной из версий она является дочерью Атланта и океаниды, по другой - ее отцом можно считать Океан. Но в любом случае Калипсо - языческая богиня морей - заняла особенное место среди богов Олимпа. Она обладала множеством взаимоисключающих качеств, что казалось грекам вполне естественным, если учесть, что Калипсо была еще и нимфой. Именно нимфы являлись в греческой мифологии самыми удивительными созданиями, умеющими совмещать в себе волшебство и уязвимость человеческой души.
Значение Калипсо в греческой мифологии
О значимости Калипсо в жизни эллинов ученые спорят до сих пор. Некоторые специалисты отводят ей роль обычной нимфы, живущей на уединенном острове. Но другие утверждают, что рассматривать эту тему стоит гораздо глубже.
Имя, которое богиня Калипсо получила при рождении, таит в себе очень глубокий сакральный смысл. В переводе с греческого оно означает "та, что скрывает". Если проанализировать все особенности мифологии эллинов, то можно смело заявить, что Калипсо - богиня морей - была одновременно и божеством, которое распоряжалось смертью. Этим объясняется некоторая обособленность ее жизни на далеком и затерянном острове, что несвойственно даже для нимф и дриад.
Калипсо наделяли многими положительными качествами:
- она была поразительно красива;
- могла превращаться в смертную женщину;
- в совершенстве владела многими музыкальными инструментами;
- ткала холсты потрясающей красоты;
- распоряжалась морскими течениями и ветрами;
- ей подчинялись все морские обитатели и многие животные на суше.
Удивительно, но подобным количеством качеств одновременно не обладали даже главные боги Олимпа. Такой любви и благоговейному трепету древних греков, которые вызывала к себе Калипсо - богиня морей, могли позавидовать даже Именно они и сослали красавицу в отдаленное место подальше от Олимпа.
Калипсо: мифическая богиня и удивительная нимфа
Древнегреческая мифология четко отделяла главных богов Олимпа от более низших созданий, имеющих божественные корни. Но вот нимфы являлись чем-то необыкновенным. Богиня Калипсо являлась по совместительству нимфой, что и объясняло ее феноменальные возможности и способности.
Слово "нимфа" с греческого переводится как "дева". Поэтому легко представить, что нимфы были юными и прекрасными девами, олицетворяющими собой различные природные силы. Они являлись неотъемлемой частью всего живого, без нимф не смогли бы расти цветы и деревья, а также не текли бы реки. Своих нимф имели острова, долины, горы и леса. Самыми главными и древними из них являлись водные нимфы. Именно к ним и относится богиня Калипсо.
Ее происхождение определило и дальнейшую жизнь нимфы - она должна была жить в таинственном островном гроте около четырех источников с чистейшей водой, которые символизировали стороны света.
Калипсо - богиня моря, владеющая силой нимфы
Как уже упоминалось, нимфы были очень могущественными волшебницами, их силе подчинялись многие природные явления. Большинство водных нимф охраняли всевозможные источники, бьющие из-под земли. Многие такие источники имели целебную силу, поэтому нимфам стали приписывать славу целительниц. Они владели тайнами жизни и смерти и могли даже воскрешать тех людей, которые им сильно понравились.
Нимфы умели предсказывать судьбу, и это не удивительно - в давние времена реки и источники использовались в качестве вспомогательного средства для гадания. Молодые девушки, мечтая о женихе, часто поднимались в горы и бросали в источник предполагаемые имена возлюбленных. Если бумажка с именем спокойно проплывала и не переворачивалась, то девушке пророчили скорое замужество. Столь же часто река была последним аргументом в судебных распрях, когда связанного подозреваемого сбрасывали в бурные воды. В случае его смерти можно было утверждать, что боги свершили правосудие и человек был виновен.
Нимфы были хрупки и нежны, но в гневе они способны лишить человека разума, что считалось самым жестоким наказанием в древние времена. Хотя, раскаявшись в содеянном, они взамен одаривали безумца тайными знаниями о природе вещей. Так появлялись предсказатели и прорицатели.
Удивительно, но нимфы не считались бессмертными созданиями. Их жизнь была конечной, как и природа, частью которой они являлись. Поэтому нимфы старались каждый день проживать в веселье и радости, и не отказывали себе в любовных увлечениях с обычными мужчинами.
Калипсо и Одиссей - часть поэмы Гомера
Гомер рассказал о богине морей всему миру в своей "Одиссее". Он воспел Калипсо, которая спасла героя Одиссея после кораблекрушения и привела его к своему жилищу на острове Огиги. Там, в волшебном гроте, она предстала ему во всей своей красе и предложила Одиссею себя в качестве жены. Мореплаватель отказался, но провел на острове долгие семь лет. Богиня Калипсо не отпускала его и каждый вечер развлекала танцами и песнопениями, надеясь затмить воспоминания о родном доме.
Пропажу героя через семь лет заметила Афина и рассказала обо всем Зевсу. Он быстро нашел Одиссея и отправил к Калипсо гонца с приказом помочь отважному путешественнику добраться до дома. К этому моменту богиня моря родила от Одиссея несколько детей и была в него очень влюблена, но воле Зевса покорилась, отпустив героя к родным берегам.
Интерпретации мифов о Калипсо
Гомер затронул только небольшую часть историй о Калипсо. Но дальнейшая не прослеживается ни в поэмах, ни в иных источниках. Отрывочные сведения о Калипсо встречаются в различных мифах и историях. К примеру, одни древнегреческие мифы повествуют о том, что богиня Калипсо очень горевала после отъезда Одиссея и спустя несколько лет покончила жизнь самоубийством.
Иные истории рассказывают, что Одиссей был всего лишь одним из героев, который попал на остров Огиги в качестве наказания для строптивой богини, занявшей когда-то не слишком правильную позицию в войне богов и титанов. Один раз в тысячу лет красавица Калипсо спасает героя и влюбляется в него, но он отвергает богиню, и ее сердце разбивается на целую тысячу лет.
Семь лет на острове Огигия. Земля, к которой прибило Одиссея, оказалась островом. Назывался он Огигия и принадлежал нимфе по имени Калипсо. Прекрасен был остров, прекрасна была его хозяйка. Жила Калипсо в гроте, увитом виноградной лозой, спелые грозди винограда сами просились в рот. Четыре источника с кристально чистой водой струились у этого грота, вокруг росли густые леса, в которых распевали песни чудесные птицы.
Гостеприимно встретила богиня Одиссея; она дала ему богатые одежды, досыта накормила и напоила. Так понравился ей странник, что предложила Калипсо Одиссею стать ее мужем, обещала бессмертие и вечную молодость. Отказался Одиссей, верен остался своей Пенелопе.
Семь долгих лет не отпускала его от себя Калипсо, и все семь лет Одиссей ежедневно уходил на берег, часами сидел там, глядя на море, тоскуя и плача. Наконец, сжалились над Одиссеем боги-олимпийцы, решили, что пора вернуть его на родину. Отправили они Гермеса к Калипсо с приказом отпустить Одиссея.
Гнев Посейдона. Грустная пришла Калипсо к нему и сказала: “Я отпускаю тебя на родину, Одиссей! Строй себе плот, а я пошлю попутный ветер”. Обрадовался Одиссей, начал рубить деревья для плота. Четыре дня работал он не покладая рук — вот плот уже готов, укреплена на нем мачта с парусом, надувает его попутный ветер. Дала Калипсо Одиссею припасов на дорогу и простилась с ним навсегда. Восемнадцать дней плыл плот Одиссея по морю. Уже показался впереди берег, но заметил плот Посейдон. Разгневался он: втайне от него хотели боги помочь Одиссею. Посейдон схватил трезубец и ударил им по морю; вздыбились огромные волны, со всех сторон налетели ветры. Безвестная гибель ожидала Одиссея; завидной казалась ему теперь участь героев, со славой павших под Троей. Из стороны в сторону швыряли волны плот; вот одна из них накрыла Одиссея — и оказался он в воде. Утонул бы Одиссей, но спасла его морская богиня Левкотея, — дала свое чудесное покрывало, которое держит человека на воде.
Доволен был Посейдон: сумел он напоследок навредить ненавистному герою. Оглядел все вокруг и спустился в свой подводный дворец.
Помощь Афины Паллады. В этот момент на помощь Одиссею пришла Афина Паллада: успокоила она море, помогла добраться до берега. Нашел там герой груду сухих листьев, зарылся в ней, чтобы защититься от ночного холода, и погрузился в глубокий сон.
В гостях у феакийцев. Земля, на которую выбрался Одиссей, была островом. Жили на нем смелые мореходы-феакийцы. Из конца в конец бороздили они беспредельное море на своих кораблях и всегда оказывали помощь странникам. Правили ими царь Алкиной и царица Арета, мудрые и гостеприимные. В то утро царская дочь Навсикая задумала постирать одежду. Собрала ее и вместе с подругами и рабынями пошла к морю. Выстирали юные девы одежду, разложили ее сушить, а сами затеяли игру в мяч. Весело играли они; но незримо присутствовала среди них Афина. Мощной рукой ударила она по мячу — и улетел он в море. Громко закричали все девушки разом, и проснулся Одиссей от их крика. Прикрываясь ветвями, вышел он из убежища. С головы до ног покрывали его тина и водоросли, разбежались девушки в испуге, одна Навсикая осталась на месте. К ней и обратился Одиссей: “О, прекрасная дева! Не уступаешь ты красотой бессмертным богиням! Сжалься надо мной, дай мне хоть какой-нибудь лоскут, чтобы прикрыть наготу! Пусть за эту помощь исполнят боги все твои желания!”
Созвала Навсикая рабынь, повелела им дать Одиссею одежду и накормить его, потом пригласила следовать за собой. Вскоре оказался Одиссей во дворце Алкиноя; как просящий защиты, сел он на пол у очага. Но Алкиной поднял его, посадил за стол рядом с собой. Обещал он Одиссею корабль, а пока устроил в честь его прибытия пышный пир. Видел царь, что Одиссей не хочет называть своего имени, и не стал его спрашивать об этом.
Рассказ Одиссея. Веселым был пир; вот вошел в зал слепой певец Демодок. Запел он песню, чтобы порадовать ею пирующих. Пел о славных подвигах, совершенных греками под Троей, о погибших героях, о хитроумном Одиссее и деревянном коне... Как завороженный слушал его гость: вспомнил о былой славе, и полились из глаз слезы. Заметил их Алкиной, спросил: “Кто ты, чужестранец? Почему льешь горькие слезы? Может, погиб у тебя под Троей друг или родственник, и ты скорбишь о них?” Ответил ему Одиссей: “Я — Одиссей, царь Итаки. Расскажу я тебе о том, что произошло со мной со дня падения великой Трои”.
Целую ночь длился рассказ Одиссея: теперь, как завороженные, слушали царь и его гости. А на следующее утро снарядили они корабль, погрузили на него богатые дары. Быстрее ветра помчался он по морским волнам, и на ранней заре следующего дня показались берега Итаки. Спал Одиссей, когда приблизился корабль к родным берегам. Бережно перенесли его мореходы-феакийцы на берег и положили на песок. Оставили они там и все дары, а сами пустились в обратный путь. Но разгневался на них Посейдон за то, что доставили Одиссея домой; уже близок был остров феакийцев, однако, не суждено было кораблю доплыть до него. Превратил Посейдон этот корабль в скалу — такова была месть грозного бога.
И океаниды Персеиды , или же дочь Океана .
Калипсо держала у себя Одиссея 7 лет, скрывая от остального мира (по версии, год ). Она тщетно желала соединиться с ним навеки, предлагая ему бессмертие и вечную юность. Одиссей не переставал тосковать по родине и жене. Наконец боги сжалились и послали к ней Гермеса с приказанием отпустить Одиссея. Калипсо против воли вынуждена была его отпустить, предварительно оказав ему помощь в строительстве плота, на котором он и пустился в дальнейшее плавание.
По версии римского писателя Гая Юлия Гигина , Калипсо покончила с собой из-за любви к Одиссею .
Интерпретации
Каллимах утверждал, что остров Калипсо - это Гавд (Гоцо близ Мальты). По Аполлонию, она жила на острове Нимфея в Адриатике .
Покинув Калипсо, Одиссей таким образом побеждает смерть и возвращается в мир жизни .
Родственные связи
- Дочь титана Атланта , держателя небесного свода, и океаниды Плейоны . (По другой версии, дочь Гелиоса (Аполлона) и Персеиды).
- братья и сестры:
- Гиады . (Калипсо также иногда причисляют к числу гиад)
- дети от Одиссея :
- Анкий (Антий). (Или же - сын Энея).
- Ардей . (Или же - сын Энея).
- Ром (мифология) . (Или же - сын Энея).
- Авсон (Авзон) - родоначальник авсонов, древнейшего племени Италии, первый царь Италии. (Или - сын Цирцеи).
- Латин - родоначальник латинов. (Или - сын Одиссея и Цирцеи, или - сын Телемаха).
В культуре
В фильме «Пираты Карибского моря: На краю Света » Калипсо предстаёт морской богиней, заточённой пиратами в человеческом теле и впоследствии освобождённой. Её роль сыграла Наоми Харрис . Следует отметить, что трактовка сценаристов фильма не имеет ничего общего с оригинальным греческим мифом.
В четвёртой книге цикла романов Рика Риордана о Перси Джексоне «Перси Джексон и Лабиринт смерти» Калипсо представлена как дочь Атласа, заключённая под домашний арест на родном острове Огигия за помощь титанам во время первой войны титанов против богов. Раз в тысячу лет боги посылают на остров героя, потерпевшего крушение, в которого нимфа не сможет не влюбиться, и который, несмотря ни на красоту Калипсо, ни на прекрасный мирный остров, не может там остаться по своим причинам, что является частью наказания Калипсо. В цикле романов «Герои Олимпа» в книге «Дом Аида» того же автора на этот остров попадает Лео Вальдес и обещает Калипсо вызволить оттуда. В конце книги «Кровь Олимпа» он все же забирает Калипсо с Огигии.
В честь Калипсо назван астероид (53) Калипсо , открытый в 1858 году и спутник Сатурна Калипсо , открытый в 1980 году.
Является действующим лицом фантастического романа Эдуарда Геворкяна «Тёмная гора», где представлена потомком атлантов.
Напишите отзыв о статье "Калипсо"
Литература
- // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
- Мифы народов мира. М., 1991-92. В 2 т. Т. 1. Стр. 616.
Серия книг "Перси Джексон и Олимпийцы"
Ссылки
- / А. Юрьева.. - М .: Центрполиграф, 2009. - С. 168. - 528 с. - 3000 экз. - ISBN 978-5-9524-4545-1 .
- // Словарь собственных имён русского языка / Ф. Л. Агеенко .. - М .: Мир и Образование, 2010. - 877 с. - 2000 экз. - ISBN 978-5-94666-588-9 .
- калипсо // Толковый словарь иноязычных слов / Крысин Л. П. . - М .: Эксмо , 2007. - 944 с. - ISBN 978-5-699-16575-9 .
- // Русский орфографический словарь / О. Е. Иванова, В. В. Лопатин . - 2-е изд., испр. и доп.. - М .: , 2004. - 960 с. - ISBN 978-5-462-01272-3 .
- И. М. Тронский, История Античной Литературы, 2007, с. 41.
- Гомер. Одиссея VII 244
- Гигин. Мифы. Введение 16
- Цец. Комментарий к «Александре» Ликофрона 174
- Гигин. Мифы 125
- Псевдо-Аполлодор. Мифологическая библиотека Э VII 24
- Гесиод. Теогония 1018
- Гесиод. Перечень женщин, фр.150, ст.30 М.-У.
- Гигин. Мифы 243
- Страбон. География VII 3, 6 (стр.299)
- Аполлоний Родосский. Аргонавтика IV 573
|
||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Калипсо
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
