Джеймс фенимор купер последний из могикан читать. Джеймс фенимор купер последний из могикан Последний из могикан ф куприн читать

Глава 1

Готов узнать я самое плохое

И страшное, что ты мне мог принесть,

Готов услышать тягостную весть

Ответь скорей - погибло ль королевство?!

Шекспир

Может быть, на всем огромном протяжении границы, которая отделяла владения французов от территории английских колоний Северной Америки, не найдется более красноречивых памятников жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов, чем в области, лежащей при истоках Гудзона и около соседних с ними озер. Эта местность представляла для передвижения войск такие удобства, что ими нельзя было пренебрегать. Водная гладь Шамплейна тянулась от Канады и глубоко вдавалась в колонию Нью-Йорк; вследствие этого озеро Шамплейн служило самым удобным путем сообщения, по которому французы могли проплыть до половины расстояния, отделявшего их от неприятеля. Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально ясные воды озера Хорикэн - Святого озера. Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок, который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов. Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор и обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, которыми враждующие стороны надеялись решить вопрос относительно обладания колониями. Здесь, в самых важных местах, возвышавшихся над окрестными путями, вырастали крепости; ими овладевала то одна, то другая враждующая сторона; их то срывали, то снова отстраивали, в зависимости от того, чье знамя взвивалось над крепостью. В то время как мирные земледельцы старались держаться подальше от опасных горных ущелий, скрываясь в старинных поселениях, многочисленные военные силы углублялись в девственные леса. Возвращались оттуда немногие, изнуренные лишениями и тяготами, упавшие духом от неудач. Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека. Под сенью ветвей и в долинах раздавались звуки маршей, и эхо в горах повторяло то смех, то вопли многих и многих беззаботных юных храбрецов, которые в расцвете своих сил спешили сюда, чтобы погрузиться в глубокий сон долгой ночи забвения. Именно на этой арене кровопролитных войн развертывались события, о которых мы попытаемся рассказать. Наше повествование относится ко времени третьего года войны между Францией и Англией, боровшимися за власть над страной, которую не было суждено удержать в своих руках ни той, ни другой стороне. Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван ей талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны большую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев. Под влиянием страха опасность принимала небывалые размеры; здравый смысл не мог бороться с встревоженным воображением. Даже самые смелые, самоуверенные, энергичные начали сомневаться в благоприятном исходе борьбы. Число трусливых и малодушных невероятно возрастало; им чудилось, что в недалеком будущем все американские владения Англии сделаются достоянием французов или будут опустошены индейскими племенами - союзниками Франции. Поэтому-то, когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма и досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собой врага. Весть о наступлении Монкальма причала в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже клонился к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд, со своим обозом, мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое - фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри. В нем стоял один из регулярных" полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма. Должность коменданта во второй крепости занимал генерал Вебб; под его командованием находилась королевская армия численностью свыше пяти тысяч человек. Если бы Вебб соединил все свои рассеянные в различных местах отряды, он мог бы выдвинуть против врага вдвое больше солдат, чем было у предприимчивого француза, который отважился уйти так далеко от своего пополнения с армией не намного больше, чем у англичан. Однако напуганные неудачами английские генералы и их подчиненные предпочитали дожидаться в своей крепости приближения грозного неприятеля, не рискуя выйти навстречу Монкальму, чтобы превзойти удачное выступление французов у Декеснского форта, дать врагу сражение и остановить его. Когда улеглось первое волнение, вызванное страшным известием, в лагере, защищенном траншеями и расположенном на берегу Гудзона в виде цепи укреплений, которые прикрывали самый форт, прошел слух, что полуторатысячный отборный отряд на рассвете должен двинуться из крепости к форту Уильям-Генри. Слух этот скоро подтвердился; узнали, что несколько отрядов получили приказ спешно готовиться к походу. Все сомнения по поводу намерений Вебба рассеялись, и в течение двух-трех часов в лагере слышалась торопливая беготня, мелькали озабоченные лица. Новобранец тревожно сновал взад и вперед, суетился и чрезмерным рвением своим только замедлял сборы к выступлению; опытный ветеран вооружался вполне хладнокровно, неторопливо, хотя строгие черты и озабоченный взгляд ясно говорили, что страшная борьба в лесах не особенно радует его сердце. Наконец солнце скрылось в потоке сияния на западе за горами, и, когда ночь окутала своим покровом это уединенное место, шум и суета приготовлений к походу смолкли; в бревенчатых хижинах офицеров погас последний свет; сгустившиеся тени деревьев легли на земляные валы и журчащий поток, и через несколько минут весь лагерь погрузился в такую же тишину, какая царила в соседних дремучих лесах. Согласно приказу, отданному накануне вечером, глубокий сон солдат был нарушен оглушительным грохотом барабанов, раскатистое эхо которых далеко разносилось во влажном утреннем воздухе, гулко отдаваясь в каждом лесном углу; занимался день, безоблачное небо светлело на востоке, и очертания высоких косматых сосен выступали на нем все отчетливей и резче. Через минуту в лагере закипела жизнь; даже самый нерадивый солдат и тот поднялся на ноги, чтобы видеть выступление отряда и вместе с товарищами пережить волнение этой минуты. Несложные сборы выступавшего - отряда скоро закончились. Солдаты построились в боевые отряды. Королевские наемники красовались на правом фланге; более скромные волонтеры, из числа поселенцев, покорно заняли места слева. Выступили разведчики. Сильный конвой сопровождал повозки с походным снаряжением; и, прежде чем первые лучи солнца пронизали серое утро, колонна тронулась в путь. Покидая лагерь, колонна имела грозный, воинственный вид; этот вид должен был заглушить смутные опасения многих новобранцев, которым предстояло выдержать первые испытания в боях. Солдаты шли мимо своих восхищенных товарищей с гордым и воинственным выражением. Но постепенно звуки военной музыки стали замолкать в отдалении и наконец совершенно замерли. Лес сомкнулся, скрывая от глаз отряд. Теперь ветер не доносил до оставшихся в лагере даже самых громких, пронзительных звуков, последний воин исчез в лесной чаще. Тем не менее, судя по всему, что делалось перед самым крупным и удобным из офицерских бараков, еще кто-то готовился двинуться в путь. Перед домиком Вебба стояло несколько великолепно оседланных лошадей; две из них, очевидно, предназначались для женщин высокого звания, которые не часто встречались в этих лесах. В седле третьей красовались офицерские пистолеты. Остальные кони, судя по простоте уздечек и седел и привязанным к ним вьюкам, принадлежали низшим чинам. Действительно, совсем уже готовые к отъезду рядовые, очевидно, ждали только приказания начальника, чтобы вскочить в седла. На почтительном расстоянии стояли группы праздных зрителей; одни из них любовались чистой породой офицерского коня, другие с тупым любопытством следили за приготовлениями к отъезду. Однако в числе зрителей был один человек, манеры и осанка которого выделяли его из числа прочих. Его фигура не была безобразна, а между тем казалась донельзя нескладной. Когда этот человек стоял, он был выше остальных людей; зато сидя он казался не крупнее своих собратьев. Его голова была чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинные, неуклюжие, с маленькими, изящными кистями. Худоба его необыкновенно длинных ног доходила до крайности; колени были непомерно толсты. Странный, даже нелепый костюм чудака подчеркивал нескладность его фигуры. Низкий воротник небесно-голубого камзола совсем не прикрывал его длинной, худой шеи; короткие полы кафтана позволяли насмешникам потешаться над его тонкими, длинными ногами. Желтые узкие нанковые брюки доходили до колен; тут они были перехвачены большими белыми бантами, истрепанными и грязными. Серые чулки и башмаки довершали костюм неуклюжей фигуры. На одном башмаке чудака красовалась шпора из накладного серебра. Из объемистого кармана его жилета, сильно загрязненного и украшенного почерневшими серебряными галунами, выглядывал неведомый инструмент, который среди этого военного окружения можно было ошибочно принять за некое таинственное и непонятное орудие войны. Высокая треугольная шляпа, вроде тех, какие лет тридцать назад носили пасторы, увенчивала голову чудака и придавала почтенный вид добродушным чертам лица этого человека. Группа рядовых держалась в почтительном отдалении от дома Вебба; но та фигура, которую мы только что описали, смело вмешалась в толпу генеральских слуг. Странный человек без стеснения осматривал лошадей, одних хвалил, других бранил. - Вот этот конек не доморощенный, его, вероятно, выписали из-за границы… может быть, даже с острова, лежащего далеко-далеко, за синими морями, - сказал он голосом, который поражал своей благозвучной мягкостью, так же как удивляла вся его фигура своими необычными пропорциями. - Скажу без хвастовства: я могу смело рассуждать о подобных вещах. Я ведь побывал в обеих гаванях: и в той, которая расположена при устье Темзы и называется по имени столицы старой Англии, и в той, что зовется просто Нью-Хейвен - Новой гаванью. Я видел, как бригантины и барки собирали животных, точно для ковчега, и отправляли их на остров Ямайка; там этих четвероногих продавали или выменивали. Но такого коня я никогда не видывал. Как это сказано в библии? «Он нетерпеливо роет копытами землю долины и радуется своей силе; он несется навстречу воинам. Среди трубных звуков он восклицает: „Ха, ха!“ Он издали чует битву и слышит воинский клич». Это древняя кровь, не правда ли, друг? Не получив ответа на свое столь необычное обращение, которое было высказано с такой полнотой и силой звучного голоса, что заслуживало некоторого внимания, он обернулся к молчаливо стоявшему человеку, который явился его невольным слушателем, и новый, еще более достойный восхищения объект предстал перед взором чудака. Он с удивлением остановил свой взгляд на неподвижной, прямой и стройной фигуре индейца-скорохода, который принес в лагерь невеселые вести. Хотя индеец стоял точно каменный и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на шум и оживление, царившие вокруг, черты его спокойного лица в то же время выражали угрюмую свирепость, которая непременно бы привлекла к себе внимание и более опытного наблюдателя, чем тот, кто разглядывал его теперь с нескрываемым удивлением. Индеец был вооружен томагавком и ножом, а между тем не был похож на заправского воина. Напротив, во всем его облике сквозила небрежность, происходившая, возможно, от какого-то большого недавнего напряжения, от которого он еще не успел оправиться. На суровом лице туземца военная окраска расплылась, и от этого его темные черты невольно выглядели еще более дико и отталкивающе, чем в искусных узорах, наведенных для устрашения врагов. Лишь глаза его, сверкавшие, словно яркие звезды между туч, горели дикой злобой. Только на одно мгновение пристальный, мрачный взгляд скорохода поймал удивленное выражение глаз наблюдателя и тотчас же, отчасти из хитрости, отчасти из пренебрежения, обратился в другую сторону, куда-то далеко-далеко в пространство. Вдруг засуетились слуги, послышались нежные женские голоса, и все это возвестило о приближении тех, кого ожидали, чтобы вся кавалькада двинулась в путь. Человек, любовавшийся конем офицера, внезапно отступил к своей собственной низкорослой, худой лошади с подвязанным хвостом, которая пощипывала сухую траву; одним локтем он оперся на шерстяное одеяло, заменяющее ему седло, и стал следить за отъезжающими. В это время с противоположной стороны к его кляче подошел жеребенок и принялся лакомиться ее молоком. Юноша в офицерском мундире подвел к лошадям двух девушек, которые, судя по их костюмам, приготовились отправиться в утомительное странствие через леса. Вдруг ветер откинул длинную зеленую вуаль, прикрепленную к шляпе той из них, которая казалась младшей (хотя они обе были очень молоды), из-под вуали показались ослепительно белое лицо, золотистые волосы, блестящие синие глаза. Нежные краски неба, которые все еще разливались над соснами, небыли столь ярки и прекрасны, как румянец ее щек; начинавшийся день не был столь светел, как ее оживленная улыбка, которой она наградила молодого человека, помогавшего ей сесть в седло. Офицер с таким же вниманием отнесся, и ко второй всаднице, лицо которой заботливо скрывала вуаль. Она казалась старше сестры и была немного полнее. Как только девушки сели на лошадей, молодой человек легко вскочил в седло. Все трое поклонились генералу Веббу, вышедшему на крыльцо, чтобы проводить путников, повернули лошадей и легкой рысью двинулись к северному выезду из лагеря. Несколько нижних чинов поехали вслед за ними. Пока отъезжающие пересекали пространство, отделявшее их от большой дороги, никто из них не произнес ни слова, только младшая из всадниц слегка вскрикнула, когда мимо нее неожиданно проскользнул индеец-скороход и быстрыми плавными шагами двинулся по военной дороге. Старшая из сестер при появлении индейца-скорохода не проронила ни звука. От удивления она выпустила складки вуали, и ее лицо открылось. Сожаление, восхищение и ужас мелькнули в ее чертах. Волосы этой девушки были цвета воронова крыла. На незагорелом лице ее играли яркие краски, хотя в нем не было ни малейшего оттенка грубости. Ее черты отличались тонкостью, благородством и поразительной красотой. Словно сожалея о своей забывчивости, она улыбнулась, блеснул ряд ровных зубов, белизна которых могла соперничать с лучшей слоновой костью. Потом, поправив вуаль, она опустила голову и продолжала свой путь в молчании, подобно человеку, чьи мысли были далеки от всего окружающего.

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Джеймс Фенимор Купер
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Глава I

Готов узнать я самое плохое

И страшное, что ты мне мог принесть,

Готов услышать тягостную весть.

Ответь скорей – погибло ль королевство?!

Шекспир1
Стихотворные эпиграфы в переводе Р. С. Сефа.

Водная гладь Шамплейна тянулась от Канады и глубоко вдавалась в колонию Нью-Йорк; вследствие этого озеро Шамплейн служило самым удобным путем сообщения, по которому французы могли проплыть до половины расстояния, отделявшего их от неприятеля.

Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально ясные воды Хорикэна – Святого озера.

Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок, который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов.

Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор и обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, которыми враждующие стороны надеялись решить вопрос обладания колониями.

Здесь, в самых важных местах, возвышавшихся над окрестными путями, вырастали крепости; ими овладевала то одна, то другая враждующая сторона; их то срывали, то снова отстраивали, в зависимости от того, чье знамя взвивалось над крепостью.

В то время как мирные земледельцы старались держаться подальше от опасных горных ущелий, скрываясь в старинных поселениях, многочисленные военные силы углублялись в девственные леса. Возвращались оттуда немногие, изнуренные лишениями и тяготами, упавшие духом от неудач.

Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.

Под сенью ветвей и в долинах раздавались звуки маршей, и эхо в горах повторяло то смех, то вопли многих и многих беззаботных юных храбрецов, которые в расцвете сил спешили сюда, чтобы погрузиться в глубокий сон долгой ночи забвения.

Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван для нее талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны большую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев.

Под влиянием страха опасность принимала небывалые размеры; здравый смысл не мог бороться с встревоженным воображением. Даже самые смелые, самоуверенные, энергичные начали сомневаться в благоприятном исходе борьбы. Число трусливых и малодушных невероятно возрастало; им чудилось, что в недалеком будущем все американские владения Англии сделаются достоянием французов или будут опустошены индейскими племенами – союзниками Франции.

Поэтому-то, когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма и досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собой врага. Весть о наступлении Монкальма пришла в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже клонился к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд, со своим обозом, мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое – фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри. В нем стоял один из регулярных полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма.

Должность коменданта во второй крепости занимал генерал Вебб; под его командованием находилась королевская армия численностью свыше пяти тысяч человек. Если бы Вебб соединил все свои рассеянные в различных местах отряды, он мог бы выдвинуть против врага вдвое больше солдат, чем было у предприимчивого француза, который отважился уйти так далеко от своего пополнения с армией не намного больше, чем у англичан.

Когда улеглось первое волнение, вызванное страшным известием, в лагере, защищенном траншеями и расположенном на берегу Гудзона в виде цепи укреплений, которые прикрывали самый форт, прошел слух, что полуторатысячный отборный отряд на рассвете должен двинуться из крепости к форту Уильям-Генри. Слух этот скоро подтвердился; узнали, что несколько отрядов получили приказ спешно готовиться к походу. Все сомнения по поводу намерений Вебба рассеялись, и в течение двух-трех часов в лагере слышалась торопливая беготня, мелькали озабоченные лица. Новобранец тревожно сновал взад и вперед, суетился и чрезмерным рвением своим только замедлял сборы к выступлению; опытный ветеран вооружался вполне хладнокровно, неторопливо, хотя строгие черты и озабоченный взгляд ясно говорили, что страшная борьба в лесах не особенно радует его сердце.

Наконец солнце скрылось в потоке сияния на западе за горами, и, когда ночь окутала своим покровом это уединенное место, шум и суета приготовлений к походу смолкли; в бревенчатых хижинах офицеров погас последний свет; сгустившиеся тени деревьев легли на земляные валы и журчащий поток, и через несколько минут весь лагерь погрузился в такую же тишину, какая царила в соседних дремучих лесах.

Согласно приказу, отданному накануне вечером, глубокий сон солдат был нарушен оглушительным грохотом барабанов, и раскатистое эхо далеко разносилось во влажном утреннем воздухе, гулко отдаваясь в каждом лесном углу; занимался день, безоблачное небо светлело на востоке, и очертания высоких косматых сосен выступали на нем все отчетливее и резче. Через минуту в лагере закипела жизнь; даже самый нерадивый солдат и тот поднялся на ноги, чтобы видеть выступление отряда и вместе с товарищами пережить волнение этой минуты. Несложные сборы выступавшего отряда скоро закончились. Солдаты построились в боевые отряды. Королевские наемники красовались на правом фланге; более скромные волонтеры, из числа поселенцев, покорно заняли места слева.

Выступили разведчики. Сильный конвой сопровождал повозки с походным снаряжением, и, прежде чем первые лучи солнца пронизали серое утро, колонна тронулась в путь. Покидая лагерь, колонна имела грозный, воинственный вид; этот вид должен был заглушить смутные опасения многих новобранцев, которым предстояло выдержать первые испытания в боях. Солдаты шли мимо своих восхищенных товарищей с гордым и воинственным выражением. Но постепенно звуки военной музыки стали замолкать в отдалении и наконец совсем замерли. Лес сомкнулся, скрывая от глаз отряд. Теперь ветер не доносил до оставшихся в лагере даже самых громких, пронзительных звуков, последний воин исчез в лесной чаще.

Тем не менее, судя по тому, что делалось перед самым большим и удобным из офицерских бараков, еще кто-то готовился двинуться в путь. Перед домиком Вебба стояло несколько великолепно оседланных лошадей; две из них, очевидно, предназначались для женщин высокого звания, которые не часто встречались в этих лесах. В седле третьей красовались офицерские пистолеты. Остальные кони, судя по простоте уздечек и седел и привязанным к ним вьюкам, принадлежали низшим чинам. Действительно, совсем уже готовые к отъезду рядовые, очевидно, ждали только приказания начальника, чтобы вскочить в седла. На почтительном расстоянии стояли группы праздных зрителей: одни из них любовались чистой породой офицерского коня, другие с тупым любопытством следили за приготовлениями к отъезду.

Однако в числе зрителей был один человек, манеры и осанка которого выделяли его из числа прочих. Его фигура не была безобразна, а между тем казалась донельзя нескладной. Когда этот человек стоял, он был выше остальных людей, зато сидя он казался не крупнее своих собратьев. Его голова была чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинные, неуклюжие, с маленькими, изящными кистями. Худоба его необыкновенно длинных ног доходила до крайности, колени были непомерно толсты. Странный, даже нелепый костюм чудака подчеркивал несуразность его фигуры. Низкий воротник небесно-голубого камзола совсем не прикрывал его длинной, худой шеи, короткие полы кафтана позволяли насмешникам потешаться над его тонкими, длинными ногами. Желтые узкие нанковые брюки доходили до колен, тут они были перехвачены большими белыми бантами, истрепанными и грязными. Серые чулки и башмаки довершали костюм неуклюжей фигуры. На одном башмаке чудака красовалась шпора из накладного серебра. Из объемистого кармана его жилета, сильно испачканного и украшенного почерневшими серебряными галунами, выглядывал неведомый инструмент, который среди этого военного окружения можно было ошибочно принять за некое таинственное и непонятное орудие войны. Высокая треугольная шляпа, вроде тех, какие лет тридцать назад носили пасторы, увенчивала голову чудака и придавала почтенный вид добродушным чертам лица этого человека.

Группа рядовых держалась в почтительном отдалении от дома Вебба; но та фигура, которую мы только что описали, смело вмешалась в толпу генеральских слуг. Странный человек без стеснения осматривал лошадей, одних хвалил, других бранил.

– Вот этот конек не доморощенный, его, вероятно, выписали из-за границы… может быть, даже с острова, лежащего далеко-далеко, за синими морями, – сказал он голосом, который поражал своей благозвучной мягкостью, так же как удивляла вся его фигура своими необычными пропорциями. – Скажу без хвастовства: я могу смело рассуждать о подобных вещах. Я ведь побывал в обеих гаванях: и в той, что расположена при устье Темзы и называется по имени столицы старой Англии, и в той, что зовется просто Нью-Хейвен – Новой гаванью. Я видел, как бригантины и барки собирали животных, точно для ковчега, и отправляли их на остров Ямайка; там этих четвероногих продавали или выменивали. Но такого коня я никогда не видывал. Как это сказано в Библии? «Он нетерпеливо роет копытами землю долины и радуется своей силе; он несется навстречу воинам. Среди трубных звуков он восклицает: „Ха, xa!“ Он издали чует битву и слышит воинский клич». Это древняя кровь, не правда ли, друг?

Не получив ответа на свое столь необычное обращение, которое было высказано с такой полнотой и силой звучного голоса, что заслуживало некоторого внимания, он обернулся к молчаливо стоявшему человеку, его невольному слушателю, и новый, еще более достойный восхищения объект предстал перед взором чудака. Он с удивлением остановил свой взгляд на неподвижной, прямой и стройной фигуре индейца-скорохода, который принес в лагерь невеселые вести.

Хотя индеец стоял точно каменный и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на шум и оживление, царившие вокруг, черты его спокойного лица в то же время выражали угрюмую свирепость, которая непременно привлекла бы к себе внимание и более опытного наблюдателя, чем тот, кто разглядывал его теперь с нескрываемым удивлением. Индеец был вооружен томагавком и ножом, а между тем не был похож на заправского воина. Напротив, во всем его облике сквозила небрежность, происходившая, возможно, от какого-то большого недавнего напряжения, от коего он еще не успел оправиться. На суровом лице туземца военная окраска расплылась, и от этого его темные черты невольно выглядели еще более дико и отталкивающе, чем в искусных узорах, наведенных для устрашения врагов. Лишь глаза его, сверкавшие, словно яркие звезды меж туч, горели дикой злобой. Только на одно мгновение пристальный мрачный взгляд скорохода поймал удивленное выражение глаз наблюдателя и тотчас же, отчасти из хитрости, отчасти из пренебрежения, обратился в другую сторону, куда-то далеко-далеко в пространство.

Вдруг засуетились слуги, послышались нежные женские голоса, и все это возвестило о приближении тех, кого ожидали, чтобы вся кавалькада двинулась в путь. Человек, любовавшийся конем офицера, внезапно отступил к своей собственной низкорослой худой лошади с подвязанным хвостом, которая пощипывала сухую траву; одним локтем он оперся на шерстяное одеяло, заменявшее ему седло, и стал следить за отъезжающими. В это время с противоположной стороны к его кляче подошел жеребенок и принялся лакомиться ее молоком.

Юноша в офицерском мундире подвел к лошадям двух девушек, которые, судя по их костюмам, приготовились к утомительному странствию через леса.

Вдруг ветер откинул длинную зеленую вуаль, прикрепленную к шляпе той из них, что казалась младшей (хотя они обе были очень молоды); из-под вуали показались ослепительно белое лицо, золотистые волосы, блестящие синие глаза. Нежные краски неба, все еще разливавшиеся над соснами, не были столь ярки и прекрасны, как румянец ее щек; начинавшийся день не был столь светел, как ее оживленная улыбка, которой она наградила молодого человека, помогавшего ей сесть в седло.

Офицер с таким же вниманием отнесся и ко второй всаднице, чье лицо заботливо скрывала вуаль. Она казалась старше сестры и была немного полнее.

Как только девушки сели на лошадей, молодой человек легко вскочил в седло. Все трое поклонились генералу Веббу, вышедшему на крыльцо, чтобы проводить путников, повернули лошадей и легкой рысью двинулись к северному выезду из лагеря. Несколько нижних чинов поехали вслед за ними. Пока отъезжающие пересекали пространство, отделявшее их от большой дороги, никто из них не произнес ни слова, только младшая из всадниц слегка вскрикнула, когда мимо нее неожиданно проскользнул индеец-скороход и быстрой легкой поступью двинулся по военной дороге. Старшая из сестер при появлении индейца-скорохода не проронила ни звука. От удивления она выпустила складки вуали, и ее лицо открылось. Сожаление, восхищение и ужас мелькнули в ее чертах. Волосы этой девушки были цвета воронова крыла. На незагорелом лице ее играли яркие краски, хотя в нем не было ни малейшего оттенка вульгарности. Ее черты отличались тонкостью, благородством и поразительной красотой. Словно сожалея о своей забывчивости, она улыбнулась, блеснул ряд ровных зубов, белизна которых могла соперничать с лучшей слоновой костью.

Потом, поправив вуаль, она опустила голову и продолжала свой путь в молчании, подобно человеку, чьи мысли были далеки от всего окружающего.

Глава II

О-ла! О-ла! Где вы? О-ла!

Шекспир. «Венецианский купец»

В то время как одна из двух очаровательных девушек, которых мы так бегло представили читателю, была поглощена собственными мыслями, младшая, быстро оправившись от мгновенного испуга, засмеялась над своим страхом и сказала офицеру, который ехал рядом с ней:

– Скажите, Дункан, такие привидения часто встречаются в здешних лесах или это представление было организовано в нашу честь? Если так, то мы должны быть благодарны, но в ином случае нам с Корой понадобится все наше мужество, раньше чем мы встретимся со страшным Монкальмом.

– Этот индеец-скороход при нашем отряде и, по понятиям своего племени, герой, – сказал молодой офицер. – Он вызвался проводить нас до озера по малоизвестной тропинке, которая сильно сокращает путь. Благодаря этому мы явимся на место скорее, чем следуя за нашим отрядом.

– Он мне не нравится, – ответила девушка и притворно вздрогнула, хотя ей было действительно страшно. – Вы хорошо знаете его, Дункан? Ведь в противном случае вы, конечно, не доверяли бы ему.

– Скорее я бы не доверился вам, Алиса. Я знаю этого индейца, иначе я не выбрал бы его проводником, особенно в такую минуту. Говорят, Магуа – уроженец Канады, а между тем служит нашим друзьям мохокам, которые, как вам известно, принадлежат к числу шести союзных племен.2
Союз шести племен – мохоки, онайды, сенеки, кайюги, онондаги и тускароры, родственные племена, враждовавшие с племенами ленапов (могикан и делаваров). Эти шесть племен носили различные прозвища. Их часто называли макуасами, мингами или ирокезами.

Мне говорили, что он попал сюда по какой-то странной случайности, имевшей отношение к вашему отцу. Кажется, генерал жестоко поступил с этим индейцем… Впрочем, я позабыл эту досужую болтовню. Достаточно того, что теперь он наш друг.

– Если он был врагом моего отца, тем хуже для нас, – заметила девушка, встревожившись не на шутку. – Майор Хейворд, пожалуйста, заговорите с ним, мне хочется услышать звук его голоса. Может быть, это глупо, но я всегда сужу о человеке по его голосу.

– Если я заговорю с ним, это, по всей вероятности, ни к чему не поведет, – проговорил Хейворд. – Он ответит мне каким-либо односложным восклицанием. Мне кажется, Магуа понимает по-английски, но делает вид, что не знает нашего языка. Кроме того, он вряд ли пожелает вести со мной разговор теперь, когда военное время требует от него свято блюсти достоинство воина… Но смотрите, наш проводник остановился. Очевидно, тут начинается тропинка, на которую нам придется свернуть.

Дункан был прав. Когда всадники подъехали к индейцу, который неподвижно стоял, указывая на чащу кустов, окаймлявших военную дорогу, они разглядели тропинку, настолько узкую, что по ней можно было ехать только гуськом.

– Мы должны свернуть на эту дорожку, – шепотом сказал Хейворд. – Не выражайте никаких опасений, не то вы навлечете на себя именно ту опасность, которой боитесь.

– Кора, как ты думаешь, не безопаснее ли ехать вместе с отрядом? – спросила сестру златокудрая Алиса. – Хотя это будет более утомительно…

– Алиса, вы плохо знаете обычаи и привычки дикарей, а потому не понимаете, в каких случаях следует бояться, – возразил Хейворд. – Если неприятель уже дошел до волока, что совершенно невероятно, так как наши разведчики донесли бы нам об этом, он стал бы, очевидно, окружать наш отряд, надеясь добыть побольше скальпов. Путь отряда известен всем, наша же дорожка еще составляет тайну, так как мы решили ехать по ней всего лишь час назад.

– Неужели мы не должны верить этому человеку только потому, что его движения и повадки не похожи на наши, а цвет его лица темнее кожи белых? – холодно спросила Кора.

Алиса перестала колебаться; она ударила хлыстом своего нарраганзета,3
Нарраганзет – лошадь очень выносливой породы.

Первая раздвинула ветви и поехала вслед за скороходом по темной узкой лесной тропинке. Хейворд с восхищением смотрел на Кору; он не заметил даже, что ее белокурая спутница одна углубилась в чащу. Слуги, повинуясь полученному заранее приказанию, не последовали за ними, а двинулись вдогонку за отрядом. Хейворд объяснил девушкам, что это было сделано из осторожности, по совету их хитрого проводника: индеец желал уменьшить количество следов на случай, если бы сюда забрели разведчики канадских племен. Тернистая тропа не располагала к разговору; вскоре путники миновали широкую опушку густого леса и очутились под темными сводами больших деревьев. Дорога стала удобнее; скороход, заметивший, что молодые всадницы теперь лучше управляли своими лошадьми, прибавил шагу, и Коре с Алисой пришлось пустить нарраганзетов иноходью. Хейворд обернулся было, чтобы сказать что-то черноглазой Коре, но в эту минуту раздался отдаленный звук копыт, стучавших по корням на тропинке. Это заставило молодого человека остановить своего коня. Кора и Алиса тоже натянули поводья. Все трое хотели узнать, в чем дело.

Через несколько мгновений они увидели жеребенка, который, точно олень, несся между стволами сосен; вслед за ним появилась нескладная фигура, описанная нами в предыдущей главе. Неуклюжий незнакомец приближался со всей скоростью, на какую только была способна его тощая лошадь. До настоящего мгновения эта фигура находилась вне поля зрения путешественников. Если он обычно привлекал любопытных своим высоким ростом, то его «грация» как наездника заслуживала еще большего внимания. То и дело одной ногой шпорил он свою клячу, но добивался только того, что ее задние ноги шли легким галопом, тогда как передние делали какие-то неопределенные, постоянно изменявшиеся движения, похожие на хромую рысь. Частая смена рыси галопом создавала оптический обман, вследствие которого казалось, будто лошадь движется быстрее, нежели это было на самом деле; во всяком случае, знаток коней Хейворд никак не мог решить, каким аллюром двигалось бедное животное, подгоняемое шпорой настойчивого всадника.

Все движения как всадника, так и коня были необычны. При каждом шаге лошади незнакомец приподнимался в стременах и, то слишком выпрямляя, то непомерно сгибая ноги, внезапно вырастал, а потом сгибался так, что положительно никто не мог бы судить о его росте. Если к этому прибавить, что под действием его шпоры одна сторона лошади, казалось, бежала скорее, чем другая, а движения ее косматого хвоста беспрестанно указывали, который ее бок страдает от шпоры, мы довершим изображение клячи и ее наездника.

Морщинки, которые легли было на красивый, открытый, мужественный лоб Хейворда, постепенно разгладились, и он слегка улыбнулся. Алиса не сдержала смеха. И даже в темных задумчивых глазах Коры блеснула усмешка.

– Вы хотите видеть кого-нибудь из нас? – спросил Дункан, когда странный всадник подъехал и задержал лошадь. – Надеюсь, вы не привезли нам дурных известий?

– Вот именно, – ответил незнакомец, размахивая своей треугольной шляпой, чтобы привести в движение душный лесной воздух, и предоставив слушателям решать, к какой части вопроса относится его замечание. Однако, освежив свое разгоряченное лицо и отдышавшись, чудак прибавил: – Говорят, вы едете в форт Уильям-Генри. Я направляюсь туда же, а потому решил, что всем нам доставит удовольствие совершить этот переезд в приятном обществе.

– Вы, кажется, присвоили себе право решающего голоса, – возразил Хейворд. – Но нас трое, вы же посоветовались только с одним собой.

– Вот именно. Самое главное – это узнать свои собственные желания, а когда это уже известно, то остается только выполнить свое намерение. Поэтому-то я и догнал вас.

– Если вы едете к озеру, вы ошиблись дорогой, – высокомерно заметил Дункан. – Большая дорога осталась по крайней мере на полмили позади вас.

– Вот именно, – ответил странный всадник, нимало не смущенный холодным приемом. – Я прожил всего неделю в Эдварде и не спросил бы, по какой дороге мне нужно ехать, только в том случае, если бы онемел, а немой я погиб бы для избранной мной профессии. – Он слегка хихикнул, словно скромность не позволяла ему открыто восхищаться своим остроумием, которое было совершенно непонятно слушателям, и потом продолжал: – Со стороны человека моей профессии неосторожно слишком запросто держаться с людьми, которых он должен поучать; вот причина, по которой я не поехал вслед за отрядом. Кроме того, я считаю, что такой джентльмен, как вы, конечно, лучше всех других может руководить путниками. Это соображение заставило меня присоединиться к вашему обществу. И наконец, с вами мне будет веселее ехать: мы можем беседовать.

– Какое самовольное и необдуманное решение! – воскликнул Хейворд, не зная, дать ли волю раздражению или расхохотаться в лицо незнакомцу. – Но вы говорите о поучениях и о профессии. Кто вы? Не учитель ли, преподающий благородную науку обвинений и защиты? Или вы один из тех, что вечно чертят прямые линии да углы, говоря, будто они занимаются математикой?

Незнакомец с явным удивлением посмотрел на Хейворда, потом без самодовольства, напротив, с величайшим и торжественным смирением ответил:

– Надеюсь, ни о каких обвинениях речь не идет; о защите я не помышляю, так как, по милости божией, не совершил никакого великого греха. Вашего намека на линии и углы я совершенно не понял; дело обучения ближних я предоставляю тем, кто избран совершать это святое дело. Я предъявляю только притязания на светлое искусство псалмопения, на умение возносить хвалы и славословия.

– Это, очевидно, ученик Аполлона, – смеясь, воскликнула Алиса, – и я принимаю его под свое особое покровительство!.. Полно, Хейворд, перестаньте хмуриться. Вообразите, что мой слух жаждет нежных звуков, и позвольте этому чудаку остаться с нами. Кроме того, – прибавила она, торопливо и искоса взглянув на опередившую их Кору, которая медленно ехала вслед за мрачным индейцем, – в случае нужды у нас окажется лишний друг и союзник.

– Неужели, Алиса, вы думаете, что я решился бы вести по этой незнакомой тропинке тех, кого люблю, если бы мог предполагать, что нас ждет какая-нибудь опасность?

– Нет, нет, я этого не думаю. Но этот странный человек забавляет меня, и, если действительно в его душе звучит музыка, не будем грубо отталкивать его.

Она повелительно указала хлыстом на дорогу. Хейворд встретился глазами с Алисой и хотел было продлить этот взгляд, но, подчиняясь воле девушки, пришпорил коня и через несколько прыжков очутился рядом с Корой.

Алиса знаком подозвала к себе незнакомца и пустила своего нарраганзета легкой иноходью.

– Я рада, что встретила вас, друг мой. Пристрастные родственники утверждают, что я недурно исполняю дуэты, – шутливо сказала она. – Значит, мы могли бы скрасить путешествие, предаваясь нашему любимому искусству. Кроме того, было бы приятно услышать мнение маэстро о моем голосе.

– Действительно, псалмопение освежает и дух и тело, – ответил незнакомец, подъехав поближе к Алисе, – и, конечно, как ничто на свете, успокаивает взволнованную душу. Однако для полной гармонии нужны четыре голоса. Очевидно, у вас приятное, богатое сопрано; я, при известном усилии, могу брать самые высокие теноровые ноты. Но нам не хватает контральто и баса. Конечно, офицер королевской армии, так долго не желавший принять меня в свое общество, мог бы петь басовую партию… Судя по тонам, звучавшим в его разговоре, у него бас.

– Не судите опрометчиво по внешним признакам: они обманчивы, – улыбаясь, возразила молодая девушка. – Правда, майор Хейворд иногда говорит на низких нотах, но, поверьте, его обыкновенный голос гораздо ближе к сладкому тенору, чем к тому басу, который вы слышали.

– Много ли он упражнялся в искусстве псалмопения? – спросил Алису ее простодушный собеседник.

Алиса была склонна рассмеяться, но ей удалось подавить приступ веселья, и она ответила:

– Мне кажется, что Хейворд отдает предпочтение светским песням. Условия солдатской жизни мало располагают к степенным занятиям.

– Благозвучный голос, как и все другие таланты, даруется человеку для того, чтобы он употреблял его на пользу своим ближним и не злоупотреблял им. Меня никто не может упрекнуть в том, что я давал своему таланту неверное направление.

– Вы занимаетесь только духовным пением?

– Вот именно. Как псалмы Давида превосходят все другие поэтические произведения, так и мелодии, на которые они переложены, стоят превыше всех светских песен. Где бы я ни останавливался, по каким бы странам ни путешествовал – ни во время сна, ни в минуты бдения я не расстаюсь с любимой книгой, изданной в Бостоне в 1744 году, под заглавием «Псалмы, гимны и священные песни Ветхого и Нового завета, переведенные английскими стихами для поучения и утешения истинно верующих в общественной и частной жизни, преимущественно в Новой Англии».

При этих словах чудак вынул из кармана книжку и, надев на нос очки в железной оправе, открыл томик с осторожностью и почтением, которых требует обращение со священными предметами. Потом, без дальнейших рассуждений и объяснений, он вложил в рот какой-то странный инструмент. Послышался пронзительный, высокий звук. Вслед за тем псалмопевец взял голосом ноту октавой ниже и наконец запел. Понеслись нежные, мелодичные звуки; даже беспокойное движение лошади не помешало пению.

О, как отрадно это -
Жить в братстве и труде,
Как будто благовония
Текут по бороде!

Псалмопевец все время отбивал такт правой рукой. Опуская ее, он слегка касался страниц книги; поднимая же, размахивал ею с особым искусством. Его рука не переставала двигаться, пока не замер последний звук.

Тишина леса была нарушена. Магуа повернулся к Дункану и пробормотал несколько слов на ломаном английском языке, а Хейворд, в свою очередь, заговорил с незнакомцем, прервав его музыкальные упражнения:

– Сейчас, по-видимому, не предвидится никакой опасности, но все же ради простой осторожности нам следует ехать без шума. Мне придется, Алиса, лишить вас удовольствия и просить этого джентльмена отложить пение до более благоприятного времени.

– Действительно, вы лишаете меня большого удовольствия, – с лукавой усмешкой ответила девушка. – Право, мне еще никогда не случалось слышать, чтобы так превосходно пели столь бессмысленные слова! Я уже собиралась спросить нашего спутника о причинах такого странного несоответствия, но ваш громовой бас, Дункан, прервал нить моих размышлений.

– Не понимаю, почему вы называете мой голос громовым басом? – произнес Хейворд, слегка обиженный ее словами. – Я знаю только одно: что безопасностью вашей и Коры дорожу несравненно больше, нежели всей музыкой Генделя.4
Гендель Георг-Фридрих (1685–1759) – немецкий композитор.

Молодой офицер замолчал и посмотрел в сторону чащи, потом искоса и подозрительно взглянул на Магуа, который шел по-прежнему спокойно и невозмутимо. Увидав это, молодой человек улыбнулся, потешаясь над собственными тревогами: разве не принял он только что блики света на каких-то блестящих лесных ягодах за горящие зрачки притаившегося в листве индейца! Теперь майор ехал спокойно, продолжая разговор, прерванный мелькнувшими в его уме опасениями.

* * *

Предисловие

Джеймс Купер (Фенимор – девичья фамилия матери писателя, взятая им в качестве псевдонима в зрелые годы творчества) родился в 1789 году в изобилующем рыбой и дичью таежном штате Нью-Йорк, на самой границе с Канадой, когда Соединенные Штаты только-только обрели независимость. Одиннадцатый ребенок в здоровой протестантской семье, которая процветала благодаря деловой и политической одаренности главы семьи, судьи Купера, Джеймс вместе с братьями и сестрами рос на берегу озера Отсего, рядом с огромными сельскохозяйственными угодьями, которые великим трудом переселенцы отвоевали у леса. Жизнь семьи протекала между правильным христианским домоустройством на британский лад, в котором царили уважение к старшим и джентльменское, рыцарское отношение к женщинам, и необозримой дикой тайгой, в которой обитали хищники и те, кого переселенцы боялись еще сильнее, – индейцы.

Прошли годы. Джеймс покинул дикий край, стал студентом-юристом, мечтая о политической карьере, потом записался во флот и два года плавал на военных кораблях, затем женился на любимой девушке, Сьюзан Деланси, принадлежавшей к одной из лучших семей тогдашнего Нью-Йорка (города). А потом на его семью, прежде веселую и благополучную, посыпались несчастья. Первой, упав с лошади, погибла любимая сестра и наперсница Джеймса Ханна, затем в расцвете лет скончался отец, а потом один за другим умерли четверо его старших братьев. Бремя забот о сельхозугодьях, кораблях и заводах, принадлежавших семье, пало на плечи Джеймса вместе с необходимостью попечения о благополучии семейств его покойных братьев – у Купера было двадцать с лишним племянников и племянниц. К сожалению, с лихвой одарив деловыми талантами Купера-отца, судьба и природа не были щедрыми в этом отношении к Джеймсу. Хозяйственные неудачи, пожары, невыплаченные кредиты, тяжбы с соседями, быстро понявшими, что молодой Купер совсем не так предприимчив, как старый, почти полностью разорили семью всего за пару лет. Но при помощи тестя и родственников жены Джеймсу удалось подправить ситуацию, а несколько позже, когда стали взрослыми дети старшего из братьев, он с облегчением передал в их управление сохранившуюся семейную собственность.

В 1815 году Куперы переехали в Мамаронек (сейчас это пригород Нью-Йорка), в дом тестя на Лонг-Айленде, где Джеймс начал свою политическую деятельность, а в 1818-м они строят собственный дом в Скарсдейле (другой пригород Нью-Йорка). В 1816 году он становится одним из основателей Американского библейского общества. Это некоммерческая светская межконфессиональная организация, которая до сих пор занимается изданием и распространением Библии по всему миру.

Сейчас это самая крупная подобная организация в мире, одним из главных активов которой является крупнейшее в мире (уступает только ватиканскому) собрание Библий всех времен и народов.

В 1818 году умерла мать Сьюзан, жены Купера. Она очень тосковала и находила утешение лишь в чтении английских романов, которые время от времени доставляли в Нью-Йорк морем. Особенной ее любовью пользовались произведения Вальтера Скотта и Джейн Остен. Но часто ей приходилось читать романы писателей похуже, а то и вовсе пустые однодневки. Глядя на страдания любимой женщины, Купер решил сам написать роман, который бы ее утешил. Сьюзан ни минуты не верила, что у Джеймса хватит на это терпения. Однако любящий муж оказался на высоте. В ноябре 1820 года, когда Джеймсу Куперу уже перевалило за тридцать, нью-йоркское издательство Эндрю Томпсона Гудрича анонимно опубликовало его роман «Предосторожность». Это была семейная сага, довольно удачно имитировавшая английских писательниц того времени. Жене роман понравился. Издание не принесло Куперу денег, однако эта работа помогла ему открыть для себя новое продуктивное поприще, для которого могли пригодиться его природные задатки – великолепные качества рассказчика, аналитический ум и потребность в творчестве.

Джеймс Купер начал писать, будучи взрослым человеком со сложившимися взглядами. Вот что писал он в 1822 году в журнале «Литерари энд сайнтифик репозитери энд критикал ревью»: «Хорошая проза, каким бы парадоксальным это ни показалось, обращается к нашей природной любви к правде, не к любви к фактам, подлинным именам и датам, а к высшей правде, которая является природой и главным принципом человеческого разума. Интересный роман адресуется прежде всего к нашим моральным устоям, чувству справедливости и другим принципам и чувствам, которыми одарило нас Провидение, адресуется к человеческому сердцу, которое одно у всех людей. Писателям следует избегать таких тем как политика, религия или общественные проблемы, а сосредоточиться на местных моральных и социальных особенностях, которые отличают нас, американцев, от других жителей Земли».

В своих произведениях Купер четко и неотступно следует этим принципам. Он не берет на себя функции политического борца, тем более что к тому времени он утратил политические иллюзии. Как последовательный гуманист и представитель романтического направления в литературе, он берет маленькую частную историю и, рассказывая ее, показывает нам «моральные и социальные особенности» всей Америки того периода.

Врожденное чувство справедливости, которым Джеймс Купер как истинный джентльмен был щедро наделен, природный гуманизм и христианская совесть этого человека сделали его свидетелем и рассказчиком одной из самых страшных историй человеческой цивилизации.

В США уже давно ведется дискуссия о том, являлось ли геноцидом уничтожение американских индейцев белыми европейскими переселенцами. За время колонизации по разным причинам погибло, по разным данным, от 15 до 100 миллионов коренных обитателей континента. Переселенцы отравляли реки, вдоль которых жили целые племена, выжигали леса, истребляли бизонов – главный источник пищи для многих племен, а иногда и вовсе скармливали псам индейских детей. Когда же индейцы пытались сопротивляться, их объявляли жестокими дикарями.

Американцам, которые привыкли считать себя непогрешимыми, до сих пор трудно признать, что благополучие их нынешней цивилизации построено на крови и костях миллионов законных обитателей приглянувшегося им континента, поэтому раз за разом при рассмотрении в Конгрессе или в Сенате этого вопроса они решают: геноцида не было.

Оставим это на их совести и обратимся к лучшему, по мнению критиков, роману Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан», уже само название которого рисует трагическую картину исчезновения целого народа.

Главный герой романа – Натти Бампо, его другие имена – Соколиный Глаз, Длинный Карабин или Кожаный Чулок. Натти – охотник и зверолов, выходец из нижних классов общества, а на самом деле философ-отшельник. Он не понимает и не принимает «наступление прогресса» и уходит от него все глубже и глубже в недра континента. Как подлинный романтический герой, свои силы он черпает у природы, именно она дает ему ясность ума и моральную уверенность. Этот персонаж, очень полюбившийся читателям, проходит через все романы Купера о дикой жизни.

Вот что пишет о Натти американский поэт Ричард Дана в своем частном письме Куперу: «Не получивший образования ум Натти, его простая уединенная жизнь, его простота в сочетании с деликатностью внушили мне восхищение, соединенное с сожалением и беспокойством. Его образ начинается с такой высокой ноты, что я боялся, сумеет ли эта нота быть выдержанной до конца. Один из моих друзей сказал: „Как бы мне хотелось уйти в леса вместе с Натти!“».

Роман «Последний из могикан» – о человеческих отношениях: любви, дружбе, зависти, вражде, предательстве. История дружбы белого охотника Натти Бампо и Чингачгука, индейца из вымершего племени могикан, – бессмертное создание мировой литературы. Она рассказана на фоне повествования о Семилетней войне между англичанами и французами за владение теми частями Северной Америки, что расположены на границе нынешних Соединенных Штатов и нынешней Французской Канады.

По поводу образов индейцев Чингачгука и его сына Ункаса велось много споров. Во время своей политической деятельности Купер часто встречался с индейцами. Среди его знакомых был Онгпатонга, вождь племени омаха, известный своим красноречием. Купер сопровождал его во время поездки в Вашингтон для выступления в правительстве. Знал Купер и молодого Петалесхаро из племени пауни. «Этот юноша мог бы быть героем любой цивилизованной нации», – говорил о нем Купер. Исследователи считают, что именно эти люди стали прообразами Чингачгука и Ункаса.

Современные Куперу критики упрекали его за идеализацию индейцев. В. Паррингтон, известный американский культуролог, писал: «Сумерки – могучий волшебник, и Купер поддался волшебству сумеречного освещения, окружавшего мягким ореолом хорошо знакомое ему прошлое». На это Купер отвечал, что его описание не лишено романтики и поэтичности, как подобает в романе, но он ни на йоту не отступил от правды жизни.

И мы с вами согласны с автором, мы видим, что, несмотря на стремление сделать сюжет захватывающим и динамичным, Купер-реалист берет верх над Купером-романтиком. Наступающая гибель цивилизации американских индейцев – вот реальность, в которой живут, действуют и гибнут его персонажи.

Чрезвычайно деликатно и целомудренно рассказывает автор о любви дочери английского полковника и сына индейского вождя. Скупыми, но необычайно поэтичными мазками Купер рисует эту историю. Некоторые исследователи видели в любви и смерти Ункаса и Коры глубокий символизм. Кора, частично африканка, и Ункас, краснокожий, не имеют будущего в Америке, они жертвы отвратительных, неприемлемых для Купера явлений американской жизни – рабства и истребления индейцев.

Возможно, именно это и есть главная мысль романа, автор которого с глубоким пессимизмом смотрел на то, что происходило в его родной стране.

В начале двадцатых годов XIX века американская публицистка Маргарет Фуллер писала: «Мы пользуемся языком Англии и с этим речевым потоком впитываем и влияние ее идей, чуждых нам и губительных для нас». А лондонский «Новый ежемесячник» писал: «Говорить об американской литературе – значит вести речь о чем-то, чего не существует».

Джеймс Фенимор Купер был одним из тех, кто изменил это положение вещей. В конце жизни Купера известный историк литературы Фрэнсис Паркмен писал: «Из всех американских писателей Купер является наиболее оригинальным и наиболее типично национальным… Его книги – правдивое зеркало той грубой атлантической природы, которая кажется странной и новой европейскому глазу. Море и лес – сцены наиболее выдающихся достижений его сограждан. Они живут и действуют на страницах его книг со всей энергией и правдивостью подлинной жизни».

Акулина Парфенова

Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе

Глава I

Открыт я новости
И сердцем подготовлен.
Скажи как есть, пусть даже горько станет:
Пропало ль королевство?

У. Шекспир 1
Стихотворные эпиграфы в переводе Е. Петрушевского.

Может быть, на всем огромном протяжении границы, которая отделяла владения французов от территории английских колоний Северной Америки, не найдется более красноречивых памятников жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов1
…жестоких и свирепых войн 1755–1763 годов … – В эти годы Англия и Франция вели друг с другом колониальные войны в Северной Америке, в Карибском бассейне, в Индии и в Африке, что было основанием для того, чтобы назвать этот период Первой мировой войной. Войну за северо-восточную часть нынешних Соединенных Штатов и юго-восточную часть нынешней Канады, названную также Семилетней или Франко-индейской, англичане вели против французских королевских войск и союзных с ними индейских племен. Фактически война закончилась в 1760 году взятием англичанами Монреаля и концом французского присутствия в Северной Америке. Вся территория Канады перешла тогда под власть Англии. Парижский мирный договор положил юридический конец этой войне в 1763 году.

Чем в области, лежащей при истоках Гудзона и около соседних с ними озер.

Эта местность представляла для передвижения войск такие удобства, что ими нельзя было пренебрегать.

Водная гладь Шамплейна2
Водная гладь Шамплейна … – Шамплейн – пресноводное озеро, длиной около 200 километров, находится на территории штатов Нью-Йорк, Вермонт (США) и провинции Квебек (Канада). Знаменито якобы обитающим в нем легендарным чудовищем Чампа.

Тянулась от Канады и глубоко вдавалась в колонию Нью-Йорк; вследствие этого озеро Шамплейн служило самым удобным путем сообщения, по которому французы могли проплыть до половины расстояния, отделявшего их от неприятеля.

Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально-ясные воды озера Хорикэн – Святого озера.

Святое озеро извивается между бесчисленными островками, и его теснят невысокие прибрежные горы. Изгибами оно тянется далеко к югу, где упирается в плоскогорье. С этого пункта начинался многомильный волок3
…многомильный волок … – Волок – перевал в верховьях рек различных бассейнов, происходит от слова «волочить» (тащить). Через волоки тащили суда сухим путем – волоком.

Который приводил путешественника к берегу Гудзона; тут плавание по реке становилось удобным, так как течение свободно от порогов.

Выполняя свои воинственные планы, французы пытались проникнуть в самые отдаленные и недоступные ущелья Аллеганских гор4
…недоступные ущелья Аллеганских гор … – Аллеганы – горы в системе Аппалач, восточная часть одноименного плато. Расположены на территории нынешних штатов Виргиния, Западная Виргиния, Мэриленд и Пенсильвания (США).

И обратили внимание на естественные преимущества только что описанной нами области. Действительно, она скоро превратилась в кровавую арену многочисленных сражений, которыми враждующие стороны надеялись решить вопрос относительно обладания колониями.

Здесь, в самых важных точках, возвышавшихся над окрестными путями, вырастали крепости; ими овладевала то одна, то другая враждующая сторона; их то срывали, то снова отстраивали, в зависимости от того, чье знамя взвивалось над крепостью.

Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.

Под сенью ветвей и в долинах раздавались звуки маршей, и эхо в горах повторяло то смех, то вопли многих и многих беззаботных юных храбрецов, которые в расцвете своих сил спешили сюда, чтобы погрузиться в глубокий сон долгой ночи забвения.

Именно на этой арене кровопролитных войн развертывались события, о которых мы попытаемся рассказать. Наше повествование относится ко времени третьего года войны между Францией и Англией, боровшихся за власть над страной, которую не было суждено удержать в своих руках ни той, ни другой стороне5
…над страной, которую не было суждено удержать в своих руках ни той, ни другой стороне … – Земли, за которые шла описываемая в романе война, в итоге не стали ни собственностью Англии, ни собственностью Франции. Эта территория стала собственностью Соединенных Штатов Америки, государства, получившего полную независимость от Англии в 1776 году, при жизни Натти Бампо, главного героя романа.

Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны б?льшую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев.

Поэтому-то когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма6
…о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма … – Луи-Жозеф де Монкальм-Гозон, маркиз де Сен-Веран (28 февраля 1712, Ним, Франция – 14 сентября 1759, Квебек), – французский военный деятель, командующий французскими войсками в Северной Америке во время Семилетней войны. В 1756 году был назначен командующим французскими войсками в Северной Америке. В течение первых лет Франко-индейской войны провел ряд успешных боевых операций против британских войск, в частности в 1756 году захватил и разрушил форт Осуиго на берегу реки Онтарио, отказав англичанам в почетной капитуляции из-за недостаточного мужества, проявленного английскими солдатами. В 1757 году одержал крупную военную победу, захватив форт Уильям-Генри в южной оконечности озера Джордж. В 1758 году наголову разбил пятикратно превосходившие его силы англичан в сражении за форт Карильон, проявив высокий профессионализм и незаурядные лидерские качества. В конце войны руководил обороной Квебека. 13 сентября 1759 года был смертельно ранен в неудачной для него битве на равнине Авраама, обеспечившей военную победу англичан в войне за североамериканские колонии. На неутешительные прогнозы врачей спокойно ответил: «Тем лучше. Я счастлив, что не увижу капитуляции Квебека». Скончался 14 сентября 1759 года в полевом госпитале на берегу реки Св. Чарльза близ Квебека.

И досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собою врага. Весть о наступлении Монкальма пришла в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже склонялся к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд со своим обозом мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое – фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри. В нем стояли один из регулярных полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма.

Однако напуганные неудачами английские генералы и их подчиненные предпочитали дожидаться в своей крепости приближения грозного неприятеля, не рискуя выйти навстречу Монкальму, чтобы превзойти удачное выступление французов у Дюкенского форта7
…удачное выступление французов у Дюкенского форта … – Битва за форт Дюк?н – сражение, состоявшееся между союзными франко-индейскими и британскими войсками под фортом Дюкен в Северной Америке 15 сентября 1758 года, во время Франко-индейской войны. Сражение было результатом неудачной разведки английских войск под командованием генерала Джона Форбса в окрестностях французского форта Дюкен. Закончилось победой франко-индейской стороны.

Дать врагу сражение и остановить его.

Согласно приказу, отданному накануне вечером, глубокий сон солдат был нарушен оглушительным грохотом барабанов, раскатистое эхо которых далеко разносилось во влажном утреннем воздухе, гулко отдаваясь в каждом лесном углу; занимался день, безоблачное небо светлело на востоке, и очертания высоких косматых сосен выступали на нем все отчетливее и резче. Через минуту в лагере закипела жизнь: даже самый нерадивый солдат и тот поднялся на ноги, чтобы видеть выступление отряда и вместе с товарищами пережить волнения этой минуты. Несложные сборы выступавшего отряда скоро закончились. Солдаты построились в боевые отряды. Королевские наемники8
Королевские наемники … – В Семилетней войне на стороне англичан принимали участие европейские, в частности немецкие, гессенские, наемники.

Красовались на правом фланге; более скромные волонтеры, из числа поселенцев, покорно заняли места слева.

Выступили разведчики. Сильный конвой сопровождал повозки с походным снаряжением; и, прежде чем первые лучи солнца пронизали серое утро, колонна тронулась в путь. Покидая лагерь, колонна имела грозный, воинственный вид; этот вид должен был заглушить смутные опасения многих новобранцев, которым предстояло выдержать первые испытания в боях. Солдаты шли мимо своих восхищенных товарищей с гордым и отважным выражением на лицах. Но постепенно звуки военной музыки стали замолкать в отдалении и наконец совершенно замерли. Лес сомкнулся, скрывая от глаз отряд.

Теперь ветер не доносил до оставшихся в лагере даже самых громких, пронзительных звуков; последний воин исчез в лесной чаще.

Тем не менее, судя по тому, что происходило перед самым крупным и удобным из офицерских бараков, еще кто-то готовился двинуться в путь. Перед домиком Вебба стояло несколько великолепно оседланных лошадей; две из них, очевидно, предназначались для женщин высокого звания, которые не часто встречались в этих лесах. В седле третьей красовались офицерские пистолеты9
…офицерские пистолеты . – Пистолеты для военных действий британские офицеры приобретали на собственные средства. Во времена Франко-индейской войны использовались пистолеты с ударно-кремневым типом замка. Пистолеты эти были однозарядными, после каждого выстрела необходимо было подсыпать порох на полку. Наиболее известным мастером по производству пистолетов в Англии был в это время Уильям Брандер.

Остальные кони, судя по простоте уздечек и седел и привязанным к ним вьюкам, принадлежали низшим чинам. Действительно, совсем уже готовые к отъезду рядовые, очевидно, ждали только приказания начальника, чтобы вскочить в седла. На почтительном расстоянии стояли группы праздных зрителей; одни из них любовались чистой породой офицерского коня, другие с тупым любопытством следили за приготовлениями к отъезду.

Однако в числе зрителей был один человек, манеры и осанка которого выделяли его из числа прочих. Его фигура не была безобразна, а между тем казалась донельзя нескладной. Когда этот человек стоял, он был выше остальных людей; зато сидя он казался не крупнее своих собратьев. Его голова была чересчур велика, плечи слишком узки, руки длинные, неуклюжие, с маленькими, изящными кистями. Худоба его необыкновенно длинных ног доходила до крайности; колени были непомерно толсты. Странный, даже нелепый костюм чудака подчеркивал нескладность его фигуры. Низкий воротник небесно-голубого камзола совсем не прикрывал его длинной худой шеи; короткие полы кафтана позволяли насмешникам потешаться над его тонкими ногами. Желтые узкие нанковые брюки доходили до колен; тут они были перехвачены большими белыми бантами, истрепанными и грязными. Серые чулки и башмаки довершали костюм неуклюжего чудака. На одном его башмаке красовалась шпора из накладного серебра. Из объемистого кармана жилета, сильно испачканного и украшенного почерневшими серебряными галунами, выглядывал неведомый инструмент, который среди этого военного окружения можно было ошибочно принять за некое таинственное и непонятное орудие войны. Высокая треугольная шляпа, вроде тех, какие лет тридцать назад носили пасторы, увенчивала голову чудака и придавала почтенный вид добродушным чертам лица этого человека.

Джеймс Фенимор Купер

Последний из могикан

Готов узнать я самое плохое

И страшное, что ты мне мог принесть,

Готов услышать тягостную весть

Ответь скорей - погибло ль королевство?!

Близ южного края озера Шамплейн с ним сливаются хрустально ясные воды озера Хорикэн - Святого озера.

Хотя этот неспокойный край не знал мирных ремесел, его леса часто оживлялись присутствием человека.

Тупость военачальников за границей и пагубная бездеятельность советников при дворе лишили Великобританию того гордого престижа, который был завоеван ей талантом и храбростью ее прежних воинов и государственных деятелей. Войска англичан были разбиты горстью французов и индейцев; это неожиданное поражение лишило охраны большую часть границы. И вот после действительных бедствий выросло множество мнимых, воображаемых опасностей. В каждом порыве ветра, доносившемся из безграничных лесов, напуганным поселенцам чудились дикие крики и зловещий вой индейцев.

Поэтому-то, когда в английскую крепость, возвышавшуюся в южной части плоскогорья между Гудзоном и озерами, пришли известия о появлении близ Шамплейна маркиза Монкальма и досужие болтуны добавили, что этот генерал движется с отрядом, «в котором солдат что листьев в лесу», страшное сообщение было принято скорее с трусливой покорностью, чем с суровым удовлетворением, которое следовало бы чувствовать воину, обнаружившему рядом с собой врага. Весть о наступлении Монкальма причала в разгар лета; ее принес индеец в тот час, когда день уже клонился к вечеру. Вместе со страшной новостью гонец передал командиру лагеря просьбу Мунро, коменданта одного из фортов на берегах Святого озера, немедленно выслать ему сильное подкрепление. Расстояние между фортом и крепостью, которое житель лесов проходил в течение двух часов, военный отряд, со своим обозом, мог покрыть между восходом и заходом солнца. Одно из этих укреплений верные сторонники английской короны назвали фортом Уильям-Генри, а другое - фортом Эдвард, по имени принцев королевского семейства. Ветеран-шотландец Мунро командовал фортом Уильям-Генри.

В нем стоял один из регулярных полков и небольшой отряд колонистов-волонтеров; это был гарнизон, слишком малочисленный для борьбы с подступавшими силами Монкальма.

Все сомнения по поводу намерений Вебба рассеялись, и в течение двух-трех часов в лагере слышалась торопливая беготня, мелькали озабоченные лица. Новобранец тревожно сновал взад и вперед, суетился и чрезмерным рвением своим только замедлял сборы к выступлению; опытный ветеран вооружался вполне хладнокровно, неторопливо, хотя строгие черты и озабоченный взгляд ясно говорили, что страшная борьба в лесах не особенно радует его сердце.

В войнах между англичанами и французами за обладание американскими землями (1755-1763) противники не раз использовали междоусобицы индейских племён. Время было трудное, жестокое. Опасности подстерегали на каждом шагу. И неудивительно, что ехавшие в сопровождении майора Дункана Хейворда к командующему осаждённым фортом отцу девушки волновались. Особенно тревожил Алису и Кору - так звали сестёр - индеец Магуа, по прозвищу Хитрая Лисица. Он вызвался провести их якобы безопасной лесной тропой. Дункан успокаивал девушек, хотя сам начинал волноваться: неужели они заблудились?

На счастье, под вечер путники встретили Соколиного Глаза - это имя уже прочно закрепилось за Зверобоем- да не одного, а с Чингачгуком и Ункасом. Индеец, заблудившийся днём в лесу?! Соколиный Глаз насторожился куда больше Дункана. Он предлагает майору схватить проводника, но индеец успевает улизнуть. Теперь уже никто не сомневается в предательстве индейца Магуа. С помощью Чингачгука и его сына Ункаса Соколиный Глаз переправляет путников на маленький скалистый островок.

В продолжение скромного ужина «Ункас оказывает Коре и Алисе все услуги, какие только были в его силах». Заметно - на Кору он обращает больше внимания, чем на её сестру. Однако опасность ещё не миновала. Привлечённые громким хрипом испуганных волками лошадей, индейцы находят их убежище. Перестрелка, затем - рукопашная. Первый натиск гуронов отражён, но у осаждённых кончились боеприпасы. Спасение только в бегстве - непосильном, увы, для девушек. Необходимо плыть ночью, по порожистой и холодной горной реке. Кора уговаривает Соколиного Глаза бежать с Чингачгуком и привести поскорее помощь. Дольше других охотников ей приходится убеждать Ункаса: Майор и сестры оказываются в руках Магуа и его друзей.

Похитители и пленники останавливаются на холме для отдыха. Хитрая Лисица открывает Коре цель похищения. Оказывается, её отец, полковник Мунро, когда-то жестоко оскорбил его, велев высечь за пьянку. И теперь в отместку он возьмёт в жены его дочь. Кора возмущённо отказывается. И тогда Магуа решает жестоко расправиться с пленными. Сестёр и майора привязывают к деревьям, рядом раскладывают хворост для костра. Индеец уговаривает Кору согласиться, хотя бы пожалеть сестру, совсем юную, почти ребёнка. Но Алиса, узнав о намерении Магуа, предпочитает мучительную смерть.

Рязъяренный Магуа бросает томогавк. Топорик вонзается в дерево, пригвоздив пышные белокурые волосы девушки. Майор вырывается из пут и бросается на одного из индейцев. Дункан почти побеждён, но раздаётся выстрел, и индеец падает. Это подоспели Соколиный Глаз и его друзья. После короткой битвы враги повержены. Магуа, притворившись мёртвым и улучив момент, снова бежит.

Опасные странствия заканчиваются благополучно - путники достигают форта. Под покровом тумана им, несмотря на осаждающих форт французов, удаётся проникнуть внутрь. Отец наконец-то увидел своих дочерей, но радость встречи омрачена тем, что защитники форта вынуждены сдаться, правда, на почётных для англичан условиях: побеждённые сохраняют знамёна, оружие и могут беспрепятственно отступить к своим.

На рассвете обременённый ранеными, а также детьми и женщинами гарнизон покидает форт. Неподалёку в тесном лесистом ущелье на обоз нападают индейцы. Магуа вновь похищает Алису и Кору.

На третий день после этой трагедии полковник Мунро вместе с майором Дунканом, Соколиным Глазом, Чингачгуком и Ункасом осматривают место побоища. По едва приметным следам Ункас заключает: девушки живы - они в плену. Мало того, продолжив осмотр, могиканин открывает имя их похитителя - Магуа! Посовещавшись, друзья отправляются в крайне опасный путь: на родину Хитрой Лисицы, в области, населённые в основном гуронами. С приключениями, теряя и вновь находя следы, преследователи наконец оказываются вблизи селения гуронов.

Здесь они встречают псалмопевца Давида, который, пользуясь репутацией слабоумного, добровольно последовал за девушками. От Давида полковник узнает о положении своих дочерей: Алису Магуа оставил у себя, а Кору отправил к проживающим по соседству, на землях гуронов, делаварам. Влюблённый в Алису Дункан хочет во что бы то ни стало проникнуть в посёлок. Притворившись дурачком, с помощью Соколиного Глаза и Чингачгука изменив внешность, он отправляется на разведку. В лагере гуронов он выдаёт себя за французского лекаря, и ему, также как и Давиду, гуроны позволяют ходить повсюду. К ужасу Дункана, в посёлок приводят пленного Ункаса. Поначалу гуроны принимают его за обычного пленного, но появляется Магуа и узнает Быстроногого Оленя. Ненавистное имя вызывает такой гнев гуронов, что, если бы не Хитрая Лисица, юношу растерзали бы на месте. Магуа убеждает соплеменников отложить казнь до утра. Ункаса уводят в отдельную хижину. К лекарю Дункану обращается за помощью отец больной индианки. Он отправляется в пещеру, где лежит больная, в сопровождении отца девушки и ручного медведя. Дункан просит всех покинуть пещеру. Индейцы повинуются требованию «лекаря» и выходят, оставив в пещере медведя. Медведь преображается - под звериной шкурой прячется Соколиный Глаз! С помощью охотника Дункан обнаруживает спрятанную в пещере Алису - но тут появляется Магуа. Хитрая Лисица торжествует. Но недолго.

«Медведь» хватает индейца и сжимает его в железных объятиях, майор связывает злодею руки. Но от пережитого волнения Алиса не может ступить ни шагу. Девушку заворачивают в индейские одежды, и Дункан - в сопровождении «медведя» - выносит её наружу. Отцу больной самозваный «лекарь», ссылаясь на могущество Злого Духа, велит остаться и сторожить выход из пещеры. Хитрость удаётся - беглецы благополучно достигают леса. На опушке Соколиный Глаз показывает Дункану ведущую к делаварам тропинку и возвращается, чтобы освободить Ункаса. С помощью Давида он обманывает охраняющих Быстроногого Оленя воинов и скрывается с могиканином в лесу. Разъярённый Магуа, которого находят в пещере и освобождают от пут, призывает соплеменников к мести.

Наутро во главе сильного воинского отряда Хитрая Лисица отправляется к делаварам. Спрятав отряд в лесу, Магуа входит в селение. Он обращается к делаварским вождям, требуя выдать пленников. Обманутые красноречием Хитрой Лисицы вожди согласились было, но после вмешательства Коры выясняется, что в действительности пленницей Магуа является только она одна - все остальные освободились сами. Полковник Мунро предлагает за Кору богатый выкуп - индеец отказывается. Ункас, неожиданно ставший верховным вождём, вынужден отпустить Магуа вместе с пленницей. На прощание Хитрая Лисица предупреждён: по прошествии достаточного для бегства времени делавары ступят на тропу войны.

Вскоре военные действия благодаря умелому руководству Ункаса приносят делаварам решительную победу. Гуроны разбиты. Магуа, захватив Кору, бежит. Быстроногий Олень преследует противника. Понимая, что им не уйти, последний из уцелевших спутников Хитрой Лисицы заносит над Корой нож. Ункас, видя, что он может не успеть, со скалы бросается между девушкой и индейцем, но падает и теряет сознание. Гурон убивает Кору. Быстроногий Олень успевает сразить убийцу, но Магуа, улучив мгновение, всаживает нож в спину юноши и пускается наутёк. Звучит выстрел - Соколиный Глаз рассчитывается со злодеем.

Осиротевший народ, осиротевшие отцы, торжественное прощание. Делавары только что потеряли обретённого было вождя - последнего из могикан (сагамора), но одного вождя заменит другой; у полковника осталась младшая дочь; Чингачгук потерял все. И лишь Соколиный Глаз, обратившись к Великому Змею, находит слова утешения: «Нет, сагамор, ты не одинок! Мы, быть может, различны по цвету кожи, но нам суждено идти по одному пути. У меня нет родных и я могу сказать, как и ты, - нет своего народа».